… с сиськами! “Mojo”, 2013
Вневременная икона богемного стиля, Марианн Фейтфулл воспламенила 60-е годы своей красотой и креативной любознательностью. Но, в то время как новый альбом с сессиями на Би-Би-Си проливает новый свет на её самую раннюю музыку, она рассказывает Филу Сатклиффу о том, как бремя музы стоило ей здоровья, счастья и почти самой жизни: «Я была обесчещена, я изрядно подмочила свою репутацию…»
«О, глянь-ка, Пол Маккартни и Джейн Эшер! И Мик Джаггер с Крисси Шримптон. И Кит Ричардс с… а кто эта парочка средних лет ?» «Мама и папа Эдриэнны Поста». «Кого ?» «Вот этой девчонки – это её пластинка стоит на проигрывателе».
Милая пятничная ночь 27 марта 1964-го, шикарная квартира к северу от Мраморной Арки. Менеджер «Роллинг Стоунз» Эндрю Луг Олдэм и его бизнес-партнер Тони Калдер открывают вечеринкой в зале её родителей (потому что это дешево и свободно) карьеру начинающей поп-звезды Поста с композицией Мика Джаггера и Кита Ричардса “Shang A Doo Lang” .
А потом открывается дверь… и вошла никто и звать никак, но все вытаращили глаза. «Остальные просто исчезли, — говорит Олдэм. – Она была чистой Грейс Келли и Катрин Денёв, классической недосягаемой англичанкой, невинной, как коробка с «Милк Трей» (подарочные шоколадные конфеты от “Cadbury”), излучавшая секс-обаяние».
«На ней была приталенная мужская белая рубашка и самые распрекрасные сиськи в мире …», — до сих пор изумляется Калдер, и его голос по-прежнему звучит приглушенно, когда он вспоминает тот священный момент, происшедший 44 года тому назад. «Эндрю сказал: «Я сделаю из неё звезду». «А я хочу её трахнуть», — ответил Мик».
Смущенная и безответно надеющаяся, что хозяева принесут что-нибудь перекусить, Марианн Фейтфулл пересекает комнату со своим бойфрендом Джоном Данбаром и его товарищем, а также «связными» Полом Маккартни и Питером Эшером из “Peter & Gordon”, которые в том месяце достигли №1 с песней Леннона-Маккартни “A World Without Love”.
Она присела на батарею. Олдэм поймал её взгляд… «Это странное создание, носатое и угловатое, как какая-то хищная птица, вдруг резко подалось в мою сторону». Но самое нелепое, что в самую последнюю секунду он охолонился, отвернулся назад и начал забрасывать вопросами её бойфренда: «Кто она ? Умеет ли она играть ? Может ли она петь ?» Смущенный Данбар передал своей подружке последний из его вопросов. Та ответила: «Да».
Марианн Фейтфулл сидит у длинного, старого деревянного стола в приемной своего офиса-квартиры в центре Парижа, который она разделяет со своим давним партнером и менеджером Франсуа Раваром. Большие окна, большие зеркала, пространство, полки с книгами. Кажется, будто это - одно из тех самых «правильных» местечек, где она могла бы закончить свой путь… Одетая в черное, Марианн находится скорее в мягковатом, чем в приторно-приятном настроении. Закаленная годами, она глядит вам прямо в глаза и говорит о молодой себе, которую она только что переслушала на новом альбоме “Live At the BBC”, где песни перемежаются несколькими интервью с Брайаном Мэтьюзом, записанными между 1965-66.
«Это экстраординарно – слушать, как я тогда говорила, — говорит она с наждачным смешком, реально находясь на столетнем расстоянии от той хрустальной девочки из былых лет. «Очень роскошно. Такое впечатление, что я стараюсь быть «домашней» – но я еще не знала, как правильно давать шокирующие ответы. Мне потребовалось много времени на то, чтобы понять, что это – большой труд . Потому что это не рок-н-ролл, не мальчиковые штучки».
Конечно же, Олдэм отнюдь ничего не знал о ней, когда попытался изобразить из себя нервного франта с подкатом к ней на вечеринке Поста. Однако за её чистой красотой скрывалась изобильное богатство души и в некотором роде невинное, несформировавшееся естество.
Её подростковый период определили Вторая мировая война и экстраординарные характеры её родителей. Они познакомились и сочетались браком в освобожденной Вене. После войны Глинн Фейтфулл, офицер военной разведки, возвратился к лекциям в университете, а затем cклонился в сторону болезненно-идеалистичным стремлений своего отца создать некую «свободную» школу в духе А. С. Нилла (1873-1973, британский новатор в области школьного образования).
Её мать Ева, баронесса Эриссо (которую вспоминают в несколько фривольном плане лишь как одну из семьи Захер-Мазоха, типо запатентовавшего торговую марку садомазохизма), во время войны жутко пострадала. Она выжила, но будучи еврейкой, безостановочно испытывала страх перед потенциальной возможностью высылки в концлагерь. После капитуляции Германии её изнасиловал солдат из русской армии-освободительницы; она застрелила его из его собственного револьвера, в итоге забеременела, но сделала аборт.
После того, как в 1953-м ее брак разрушился (Марианне тогда было 6 лет), они перебрались в Рэдинг, и Ева решила возгреть в дочери некий особенный дух, в котором, как казалось, большие надежды соединились с фатализмом, а предприимчивость - с пофигизмом. Но пока что, как сама Фейтфулл рассказала об этом Дэвиду Дэлтону, соавтору её автобиографии, много лет спустя, эта 17-ти летняя нимфа, очаровавшая Олдэма, все еще была «очень сладенькой девочкой. Не курила, не пила и не употребляла наркотиков, но реально занималась сексом, и мне он нравился».
Обучаясь в женском пансионате, она изучала поэзию и музыку, старую и новую, с равной степенью рвения. Она могла выехать в Лондон, чтобы посмотреть на Марию Каллас в «Ковент Гардене» или на Зут Мани в «Марки». Она была очень эрудированной, но странновато отрешена от внешнего мира, что Олдэм и обнаружил, когда сказал ей, что позвонит, чтобы сообщить время и место первого прослушивания. С детским простодушием она ответила: «О, а у нас нет телефона… пожалуйста, пришлите нам открытку». (Марианн и её мать жили в доме без телевизора и проигрывателя).
Олдэм послал ей телеграмму. В те годы это всегда означало важные новости – хорошие или плохие. «Поп-пение не было чем-то, широко мне улыбавшимся, — говорит Фейтфулл, еще раз дивясь тем странным дням, что в течение будущих лет превратят её жизнь в не всегда благополучное стечение значительных обстоятельств, часто лежавших за пределами её контроля: «Я мечтала о драматической школе или университете. Но когда пришла та телеграмма, то я увидела в ней некий шанс для себя. Я реально хотела уйти из дома. Так я и поступила».
Ох, уж это вербальное гэлльское «пожимание плечами»…! Она закуривает «Мальборо» и надевает очки, чтобы взглянуть на треклист альбома с Би-Би-Си. Номер 13: “As Tears Go By”. Она записала его через пару недель, свой первый сингл. Новую песню Джаггера-Ричардса, пересмотренную Олдэмом, с целым оркестром, аранжировку для которого написал Майк Линдер за 2000 фунтов. Их инвестировал Лайонел Барт (известный по детскому мюзиклу “Oliver!”), и в итоге песня увидела свет, даже несмотря на агонизирующую неопытность всех главных героев.
«Ранее у меня была лишь одна заметная сессия, с Джином Питни, — говорит Олдэм (по имейлу из своего дома в Боготе). А там была нервная Марианн, нервный Линдер и нервный я. Три аквариумных рыбки в плавательном бассейне без воды».
Олдэм вручил Фейтфулл слова, написанные от руки, и проиграл ей демо Джаггера. Но она уже тогда знала, что все будет в порядке, как она говорит сейчас: «Лишь только я услышала английский рожок, игравший первые такты песни». Два дубля, и у них уже был хит – его наивысшей позицией был №9 в июле 1964-го. И юная девушка начала свой отрыв…
Она бросила школу, покинула дом: «Этим я разбила сердце своей матери, конечно же», — говорит она сейчас, хотя тогда она еще не знала об этом. Она едва заметила то, что на лето покинула Данбара, когда тот уехал на каникулы в Грецию, и таким образом, оставила за спиной свой роман с единственным мужчиной, с которым она когда-либо занималась любовью; её первой поп-звездой стал Джереми Клайд из “Chad & Jeremy” (дворянин, если это не легенда).
Потом, без долгих консультаций или советов, Олдэм и Калдер послали её собираться в тур с “The Hollies”, “Freddie & The Dreamers”, “Gerry & The Pacemakers”, Джином Питни и “The Kinks”. Она ненавидела громкий мальчишеский гвалт автобусов и отелей – «Я была абсолютно напугана, а рядом не было ни души, с кем можно было поговорить» (в то время как её бестелефонная мать отметила в своем дневнике: «Это естественно, что ты несколько забыла о моем существовании, моя неверная дорогуша») . Окаменелая реакция публики эпохи бит-бума с приемом её тихого сета в духе «сострой глазки и освистай» – ей аккомпанировал лишь один акустический гитарист – заставила её «вскоре научиться вызывать паралич как важную часть моего представления». А еще она нашла некое утешение в постелях товарищей по путешествию, таких как Аллан Кларк (лидер-певец “The Hollies”) и Питни. «Изо всех тех дикарей Питни был самым интересным образчиком», — высказывает она свое мнение.
Когда Данбар приехал домой, то немедленно же обнаружил лицо своего ангела из пансиона буквально повсюду. Она естественным образом изменилась. К концу 1964-го роман с Питни просочился в скандальные сводки, и Данбар поехал в Уигэн в попытке приостановить тур. Он сделал ей предложение руки и сердца, стоя на дамбе. Джон был её настоящей любовью и она сказала ему «да», но наверное, даже тогда это было похоже на скрещенные пальчики в сторону ее прошлой жизни.
За длинным столом она размышляет: «Я занималась тем, что я реально хотела… что я реально хотела, как я сама думала. Наверное, я была амбициозной, но не столь явным образом. Амбициозной для того, чтобы узнать, что же было тем, что мне нужно было делать…»
«Я относился к Марианн ужасно, но я не знал ничего лучшего, – говорит Олдэм. — Сборный тур с “The Hollies” – это было не ее место. И как только она мне наскучила, я передал ее Тони». Хотя Калдер и провозглашает себя тем, на ком в данной плоскости сошлись звезды, но по крайней мере, он выслушивал все ее музыкальные замечания, когда в начале 1965-го «Декка» решила, что Марианне следует записать альбом.
«Марианн хотела быть кредитоспособной, так что он должен был стать фолковым», — говорит он. В своей профессиональной жизни Тони не знал ничего, кроме рок-н-ролла, и предполагал, что вскоре возненавидит этот диск. Но он нашел компромисс, сказав ей: «Запиши фолк-альбом и поп-альбом». Она согласилась. Калдер предположил, что позднее утрясет этот вопрос с «Деккой».
Он сконцентрировался на сборке правильного материала для поп-альбома, в том числе с помощью нескольких неортодоксальных и дальновидных специалистов по артистам и репертуару, когда был в Лос-Анджелесе с Джимми Пейджем: «Однажды вечером я не мог войти в наш гостиничный номер, потому что там были Джимми и Джэки ДеШэннон, и они трахались. И вот я взмолился: «Когда вы закончите, то не могли бы написать песню для Марианн ?» Его толстокожее отношение к делу принесло некоторы плоды, так как ДеШэннон предложила песню “Come And Stay With Me”, ставшую вторым хитом Фейтфулл (№4 в феврале 1965-го), а еще вместе с Пейджем написала для нее альбомный трек “In My Time Of Sorrow”.
Тем временем, Фейтфулл при поддержке своего постоянного гитариста Джона Марка и продюсера Майка Линдером собирала народные песни, однако их одобрительное присутствие лишь более показало, что она «их всех боится».
Хотя Линдер и счел её «очень медлительной для того, чтобы прочувствовать собственное присутствие», тем не менее, он воздал должное её сильным сторонам: «Она никогда не была замечательной певицей, но она была чудесной создательницей настроения». В свою очередь, Марианна вспоминает: «С Майком я хоть могла поговорить. Он создавал подходящую ауру для моего странного небольшого голосочка».
Наедине с самим собой Калдер полагал, что фолк-альбом “Come My Way” лишь оттолкнет зрителей. Вне зависимости от этого, он убедил «Декку» последовать тогдашней уникальной стратегии выпуска обеих альбомов в один и тот же день, пообещав, что каждый из них найдет свою отличную одна от другой аудиторию. «Ну, так она же хотела кредитоспособности, — и продолжает: – Это и сработало». В том июне её несколько «добитловский» альбом “Marianne Faithfull” добрался до № 15 – вслед за “Come My Way” с №12.
Её жизнь только еще больше усложнилась. Апрельский выпуск альбомов немедленно предварил её печально знаменитые деньки в номере Дилана в гостинице «Савой» — до ужаса безмолвные бдения, о которых свидетельствует документальный фильм Д.Э. Пеннибейкера “Don’t Look Back”. Знакомство с Диланом застигло её врасплох, что и запечатлела якобы «скрытая» камера: «Я боготворила его, и именно поэтому вела себя столь робко».
Её наблюдения с широко раскрытыми от удивления глазами за Диланом, дымящего сигаретой в лицо Баэз, пренебрегающего обществом Маккартни и игнорирующего «Роллингов», достигли своей космической кульминации тогда, когда ее новый мир начал потихоньку превращаться в старый. В итоге Дилан попытался подкатить к ней, а она обнаружила себя отшивающей его по одной-единственной причине: Марианна была беременна и через неделю выходила замуж за Джона Данбара.
Она родила их сына Николаса 10 ноября, но ввиду её семейного и музыкального статуса ее рабочий диапазон еще не носил столь четких границ… Марианн прошла и через еще одну перебранку с Калдером: «Мне предложили роль в постановке Джона Осборна “Inadmissive Evidence” («Непозволительная очевидность») в Роял-Корт. Я очень хотела сыграть её, но за нее предлагали лишь 19 фунтов в неделю, а Тони заставил меня поехать в тур с “The Hollies” за 80. Я еще не могла постоять за себя в достаточной степени».
Калдер возражает: «В своем уголке она воевала за фолк-альбом. Она была настойчива и в этом плане столь же замечательна, как королева с матюками. И это произошло. Но за “Inadmissive Evidence” она отнюдь не боролась – если бы она сказала: «Ты, ублюдок, я хочу играть в театре», — то она бы выиграла».
Она уволила Калдера, но её неудовлетворенность музыкальным бизнесом только возросла. Она пользовалась большим уважением со стороны фолк-сообщества со своими непосредственными каверами на Берта Дженша, Донована и Сирила Тоуни (на диске “North Country Maid”, изданном в апреле 1966-го). Но одновременно в интервью она могла говорить вещи вроде: «В том, чем я занимаюсь, есть некая липа», и называть слова своих песен так: «Ярко выраженная чепуха – они ужасны, но приносят деньги».
К сожалению, оказалось, что в отличие от всех своих соперниц, сама она писать песни не может. До наших дней сохранились лишь две её сольные композиции – “Oh Look Around You” и “I’d Like To Dial Your Number” (в виде добивки к современному изданию диска “Marianne Faithfull”).
«Я пыталась добраться туда, где я хотела быть, что было… но я не испытывала уверенности», — она стряхивает пепел, а потом продолжает гораздо более тихим голосом: «Я была такой юной… Слишком юной для того, чтобы иметь ребенка. А теперь у меня есть этот чудный сыночек. Но я не уверена, что сделала правильные выводы… Во всем. Я любила его, я не хотела без него жить, это правда. Это – одна из причин, по которой я прекратила туры. Я хотела другую жизнь. И вот что предложил мне Мик…»
«Когда я влюбилась в Мика, то мой первый музыкальный период закончился», — говорит она. Это произошло вскоре после из первой совместно проведенной ночи в “The Sip Inn”, Бристоль, 7 октября 1966-го (как записано в ее автобиографии). И не слишком отделялось по времени от последовавшей за ней единственной ночью с Китом Ричардсом, завершившейся его рекомендациями по поводу того, что ее реальный мужчина — это Мик: «Ну же, сладкая, звякни ему. Он не столь плох, когда ты его получше узнаешь».
К Рождеству она уже заменила Крисси Шримптон на посту постоянной подруги Джаггера. А следующей же весной они переселились на Чейни-Уок, Челси. И вот, как она подытоживает, теперь она передеслоцировала свои изменчивые амбиции в сторону образа «сопровождающее лицо Мика»: «Я была просто Музой. Всегда нелегкая работенка. Не обязательно счастливая. Потому что ты не справляешься, сколь бы лестным это не казалось… Удовлетворения она не приносит».
Её миссией стала музыка Мика Джаггера и «Роллинг Стоунз». Но, подозревая, что «они занимались очень важным делом, более важным, чем я», это обнажило в ее душе некое «чувство бесполезности». В интервью Эндрю Тайлеру из “NME” в 1974-м она сказала: “Попытка сдерживать саму себя и отсутствие работы – это было ужасно. Это практически меня разрушило».
«Уверен, что для Марианны Мик был работой на полный день, — резюмирует Олдэм, — он всегда был таким. Я говорю это с уважением к нему, так как чтó еще можно ожидать от Мика Джаггера ?»
«Я не отдалилась от музыки полностью, понимаешь, я… взяла небольшой отгул и занялась кучей наркотиков», — объясняет она.
Но потом, абсолютно против течения своей драмы, на сцене появилась «Сестра Морфин» — миниатюрный шедевр, положивший начало её взрослой артистической жизни как в плане авторства, так и исполнительства. Внезапно фолк –худышка и поп-инженю написала: «Вот здесь я лежу, в своей больничной кровати… Вскрик скорой помощи звучит в моих ушах….», и: «Эй, сестра Морфин, лучше застели мою черную постель».
Что еще ? Голос начал свой «вояж на юг» в сторону к зрелому, надтреснутому, просоленному саунду среднего возраста, который Том Уэйтс описал как «призрачное масло на скрипучих воротах».
А к тому времени, как она написала эти строчки, она всего лишь один раз нюхнула героин: «Это история. Я вложила в этот персонаж всю себя».
Признавая некую взаимовыгоду от профессии Музы, она иронизирует: «Это пришло после того, когда ты сполна одарила вниманием Мика и других. Я начала учиться реальной музыке. О да, я знала, что «Сестра Морфин» — это была очень особенная штучка. Она представляет собой… правду. Мою реальную правду. Вот почему я стала записывать пластинки, которые я записала, всю свою оставшуюся жизнь».
Она записала и итоговую «сторону 1» этого сингла, песню Джерри Гоффина и Барри Манна под названием “Something Better”, в Лос-Анджелесе и Лондоне вместе с Джаггером, Раем Кудером, Чарли Уоттсом и Джеком Ницше (фортепиано и продюсером). «Декка» издала их в феврале 1969-го, даже не прослушав «сторону 2». А потом, как неибежное следствие, когда на улицах уже шумели моторами грузовики с новой порцией товара для музыкальных магазинов на новую неделю… какой-то сотрудник случайно проиграл себе эту песню, испугался и издал распоряжение об изъятии всего тиража из оборота. Скорее всего, до прилавков дошло всего штук 500 этих «сорокапяток».
Фейтфулл почувствовала себя разбитой. Её лучшая работа не прошла ценз у её собственной рекорд-компании. Даже успеху её Офелии в спектакле с Гамлетом — Николом Уильямсоном в «Roundhouse» - не удалось поднять горестный настрой Марианны. Она потеряла бодрость духа, и – грустная ирония – еще глубже зарылась в наркотики, особенно в героин. Она словно замерла на одном месте, подставляясь под безудержную атаку все новых и новых невзгод: нарко-обыск в «Редландс», мифы мстительных адвокатов, выкидыш, аресты за хранение конопли, вероломство Джаггера и её самой, смерть Брайана Джонса.
Когда они прибыли в Австралию, чтобы снимать «Нед Келли» в июле 1969-го, она попыталась покончить с собой, проглотив 150 таблеток снотворного Туинал. Это стало началом их долгого и мучительного расставания. Как весомо описано в ее автобиографии: «Я все отталкивала и отталкивала Мика, пока в конце концов он не потерял терпение».
К весне 1970-го, теперь вместе с 4-х летним Николасом, она снова переселилась к своей матери, в “Yew Tree Cottage” около Олдуорта, Беркшир – изначально подарок Еве от Джаггера. «Я вернулась в реальном отчаянии, — говорит она, пробивая “Mojo” своим сверх-пристальным взглядом Старого Морехода и при это тщательно взвешивая каждое своё слово. «Мне казалось, что я вконец проигралась. Частью потому, что не видела себя в традиционной роли жены с 4-мя детьми, в отличии от Мика. Мне нужно было выздороветь. От смерти Брайана и всего этого… Я реально не понимала… Я по-прежнему выздоравливаю. Я могу, я знаю. Но это требует много времени. После того нарко-ареста, девушка в меховом коврике и все такое, я реально была обесчещена, изрядно подмочив свою репутацию». Воспоминания о тех событиях подвигают ее даже на озвучку еще одной довольно старомодной фразы: «Я ужасно заботилась о своем добром имени. Да, и это означает только то, что по натуре я — феминистка».
Возвращаясь в 1970-й, Джаггер одарил ее визитом и довел до слез, спев ей “Wild Horses” («Я видел, как ты страдала от скучной, ноющей боли»). Она не вернулась к нему и пробежалась через еще несколько романчиков. А потом она решила вконец «оторваться» и закончила на «стене» в Сохо (прибежище героинистов), недосыпая и ширяясь чем угодно, что могли ей предложить друзья и министерство здравоохранения Британии. Хотя… иногда она ехала домой к своей матери, чтобы поесть и принять ванну.
Но в итоге долгожданное исцеление все-таки её настигло, или лучше сказать — их серия. В музыкальном плане — с обнаженными эмоциями в “Broken English” (1979): «Мне нужно было показать, кто я такая на самом деле. Даже если бы после этой попытки я умерла, во что я верила, если честно». А потом, в конце 80-х, она избавилась от героиновой зависимости. И наконец, в 2006-м она перенесла удачную операцию по поводу рака груди.
Она закуривает еще одно «Мальборо» и заявляет: «Сейчас я уже 20 лет как не занимаюсь активным саморазрушением».
И тем не менее, данные материи требуют всегдашней бдительности. В том числе и такси, которое уже ждет её, чтобы увезти на осмотр к доктору.
Она встает и жалуется: «О, дорогой, эти брюки спадают! Я потеряла столько килограмм…» С несокрушимым отсутствием каких-либо комплексов она поднимает свою блузу, чтобы рассмотреть свой животик, которым выглядит довольно аккуратненьким.
«Должна идти!» Она уходит прочь, безо всяких дальнейших сбоев в плане своего гардероба – по крайней мере, перед тем, как спуститься вниз по лестнице и исчезнуть в недрах авто, что терпеливо стояло у входа.
