Вдовой её все называли Черной
Смеялись вслед печальной красоте
Как бы прожженный кислотою борной
Её я голос слушал в темноте
Скрипучий голос, странный и усталый
Она седлала ночью жеребца
Все по бокам хлестала и хлестала
И конь бежал по кругу без конца
В седле всю ночь, катясь и спотыкаясь
И проливая «Дэниэлс» на круп
Она скакала, мило улыбаясь
Белел, как парус, оголенный пуп
Но вот конь встал: животное заржало
Ей грудь копытом потным придавив
Она, откинув голову, лежала
И даже вскрикнуть не хватило сил
Приехал врач, вколол ей что-то где-то
В машину на носилках унесли
Той ночью в город пробиралось лето
И в парках всех акации цвели
Она лежала дома больше года
За ней смотрела лишь старушка-мать
Она рыдала в хмурую погоду
Ей очень не хотелось умирать
Ей снилось лето, море, пальмы, солнце
С закрытыми глазами поцелуй
Наутро запотевшее оконце
Лежи и сколько хошь тоскуй
Её не стало раннею весною
Она забылась, будто бы на миг
И только конь, овес жевавший в стойле
Издал в ту пору леденящий крик
Спи, милая, под черною вуалью
Уж не заплачут синие глаза
Тебе споет под ясным небом мая
Пахучая и душная гроза
И я приду, и о тебе поплачу
И голос твой я буду вспоминать
Пусть где-то в поле кобылица скачет
Своих гоняя в стойло жеребят
