Спецвыпуск “Mojo”, 2015
Основатель и изгой «Роллинг Стоунз», безжалостный распорядитель, одержимый блюзом; экзотический дилетант, контркультурный пробивака, параноидальный отщепенец, почтенный принц Обаяшка, извращенный сердцеед, легенда 60-х, жертва непридуманного убийства ? 46 лет спустя после его смерти — запутанная сага его жизни для любимых фанов. Роб Чэпмэн.
Шансы таковы (вне зависимости от эры, в которой вы выросли), что в любой истории всегда есть пара типов, которых вы могли знать в тот или иной период времени. Перво-наперво, здесь фигурирует наш резидент Лотарио – давайте назовем его Винни: немного безумец с плохой репутацией, с которым опасно водиться. Имя Винни часто всплывает в том же контексте полушепотом, что и «заднее сиденье автомашины», «трусики вокруг ее щиколоток» и «пришлось уйти ненадолго, пока не спала жара».
И потом, здесь всегда стоит этот другой парень. Назовем его Седрик. Тихий, скорее тетушкин племянник, чем эрудированный студент. Отрешенный, как будто бы вечно разыгрывающий в вашем присутствии какую-то приватную шутку. Пригласивший вас однажды к себе домой, и вы удивляетесь, почему же он был столь настойчив в плане проиграть вам коллекцию пластинок его папули, пока до вас не доходит, что эти малоизвестные диски чернокожих артистов, о которых вы ни разу не слышали, упакованные в свои толстые картонные конверты – это совсем не собственность его отца. Они его личные, и кажется, что он знает в них каждую ноту, каждый нюанс.
Брайан Джонс состоял из обоих таких персонажей, а еще – из нескольких других в придачу; сложная и сбивающая с толку кучка разнообразных личностей; человек, который перебивался с хлеба на квас в Челтнемской Дельте, а потом резко встал на обе ноги и покинул её ради Лондона, где создал самую значительную рок-н-ролльную группу всех времен.
Коротышка с широкими плечами и грудной клеткой уэльского бычка, заостренной тонкой талией, с ягодицами, похожими на два сваренных вкрутую яйца, завернутых в носовой платок, ногами в брюках-дудочках и соответствующих Ахилловых каблуках. Сколько еще противоположностей можно собрать под одной портретной рамкой ?
Будучи ребенком, он баловал себя наиболее безобидной активностью – коллекционированием номеров автобусов. Также у него была явная предрасположенность к инсценировкам автоаварий на игрушках от “Dinky” и воспламенению их при помощи бензина из-под зажигалки. Он пронес эти противоречия через всю свою взрослую жизнь. Говоривший, не повышая голоса, выпивавший, куривший, ходивший по бабам Нарцисс с психосоматической патологией (астма)… Напыщенный, энергичный эгоист с нежной, робкой улыбкой, которая играла на его лице всякий раз, когда телекамера задерживалась на нем достаточно долго. Музыкальный пурист с внешностью поп-звезды от Бога… или дьявола.
Восхваляемый многими, «Брайан Джонс с его вздувшимися всезнающими, страдальческими рыбьими глазами, Брайан был всегда впереди стиля. Совершенный Брайан», — как Лу Рид описал его в «Падших рыцарях и падших леди» в своей элегии-эссе 1972 года о рок-смертях. И столь же многими демонизированный. «Он всегда был приветлив со мной, — говорит Чарли Уоттс. – Но его не особо любили, Брайана. Стю просто терпеть его не мог. Билл никогда не ладил с Брайаном. Не вина Билла. Полностью вина Брайана». И непонятый, и представленный в ложном свете, кажется, столь же часто, сколь он был и высмеиваем.
Вся эта штука «мальчик или девочка?» начинается с Брайана Джонса. Он был первой гетеросексуальной рок-звездой, которая носила бижутерию для верхней одежды, за сценой и на ней. Во время первого из нескольких судебных нарко-дел в 1967-м, на нем был костюм цвета морской синевы, брюки клеш и расширяющийся книзу пиджак, огромный мягкий сине-белый галстук в крапинку и ботинки на кубинских каблуках. Как и у вас.
«Он был неподдельной, кульминационной поп-звездой, — говорит экс-журналист “NME” и приспешник «Стоунз» Ник Кент. – Он выглядел столь же хорошо, сколь и любая женщина 60-х, вроде Франсуазы Арди или Нико. И он работал над этим сам. У него не было компашки дизайнеров. Это было не «Брайан Джонс одет от того-то». Это была самопрезентация. Это было его искусство».
Но всё это пошло в до ужаса неправильном направлении. В 1962-м его голова была забита блюзом, а сердце преисполнено надежд. К 1967-му у него был гардероб, набитый замшей из Челси и шелками из Марокко. Но к лету 1969-го его блюз стал далекой, затихающей нотой на боттлнеке, одежды денди – скомканы в куче нестиранного тряпья, а сам Брайан лежал лицом вниз на дне своего бассейна.
Брайан Джонс был способным ребенком: 9 сданных экзаменов на «средний уровень», 2 – на «продвинутый уровень»; явный материал для университета. Но со всей своей извращенной бескомпромиссностью, ставшей отличительной чертой его короткой жизни, вместо этого он разменял свои оценки на несколько мест работы «на дядю»: всё подряд, от угольщика до клерка, что окончательно вывело из терпения его родителей. Но еще больше их добило то, что его увольняли со всех этих бесперспективных мест за… позорное мелкое воровство. Однако, и сей факт не расстраивал их и вполовину настолько же, насколько то, что Брайан целовал своих девушек, заставляя их после этого рыдать. И он даже сделал одну из них беременной: ей было 14. А потом и другую; она была замужем. А потом предки снарядили его в Европу до тех пор, пока скандал не уляжется.
«Когда мне было 15, то наша компания обычно пролазила на воскресный вечерний киносеанс в «Челтнем Регаль», когда там шли фильмы для взрослых», — говорит Пэт Эндрюс, подруга Брайана с 1961-го по 1963-й и мать его 3-го ребенка, Марка (его второе имя, Джулиан, происходит от одного из героев Брайана, саксофониста Джулиана «Пушечное ядро» Эддерли). «Один из парней в нашей группе сказал, что у него есть друг, который приехал из Германии и Скандинавии. Он сказал, что этот юноша потерял контакт со своими друзьями, что у него нет девушки, и что он выглядит немного опущенным».
Пэт согласилась познакомиться с Брайаном в кофе-баре «Ацтек» на свидании «вслепую». «Я устроила знакомство с ним в этом алькове, — вспоминает она. – Я не хотела, чтобы мои друзья увидели его в том случае, если он окажется непривлекательным, или с внешностью как у Эббота и Костелло (британский комедийный дуэт конца 40-х – начала 50-х годов). У него были красивые, золотые, сияющие волосы. Когда мы начали общаться, то он настолько отличался ото всех других мальчиков в Челтнеме ! С ним можно было поддержать беседу».
В пересказах истории Брайана Джонса место его рождения постоянно представляется в карикатурном виде: дом отдыха эпоки Регентства для майоров в отставке и разнообразных «полудворян». Чарли Уоттс подписывается под этим взглядом: «Он был претенциозным маленьким педиком. Он был из Челтнема». «Он начал свой путь, будучи кларнетистом в традиционном оркестре, — уверяет нас Мик Джаггер. – В провинциальном городе. Очень провинциальном».
Но Пэт Эндрюс вспоминает все это совсем по-другому: «У нас было несколько танцевальных залов. Пять кинотеатров, в том числе «Гомон», где играли «Стоунз». Во время войны поблизости были две авиабазы. В Челтнеме всегда наблюдалось большое джазовое движение. В 40-х это был сплошной би-боп: приезжал и играл Телониус Монк. В городском холле это были Кенни Болл и Джонни Данкуорт. Потом они открыли место под названием «Барбекю», и оно всегда кишело битниками из колледжа искусств».
Когда с Брайаном познакомилась Пэт, то он уже был неплох в плане игры на саксофоне, кларнете, гитаре и фортепиано. Он играл трад-джаз в местных барах с группой «Челтон Сикс», а теперь прогрессировал в ритм-энд-блюзовом комбо «Рэмродз». «В то время он был очень скромным, — говорит Пэт. – Он говорил, что играет на паре музыкальных инструментов, бренчал где-то поблизости – из его уст это звучало более как хобби – но он не выпячивал это. Он не был «правильным» музыкантом до тех пор, пока не познакомился с Алексисом».
Когда «Блюз Инкорпорейтед» Алексиса Корнера приехали в город, то Джонс немедленно наладил связь с её лидером-заклинателем. Искать «правильных» людей –это было отличительной чертой его интуитивного энтузиазма прямо с самого начала. «После концерта мы все пошли обратно в кофе-бар, и Брайан просто плюхнулся перед самым носом Алексиса, — вспоминает Пэт Эндрюс. – Он начал рассказывать ему о том, как сильно он любит блюз. Он пошел домой, взял свою гитару и, вернувшись, поиграл перед Алексисом. Тот был настолько поражен услышанным, что дал ему свой адрес в Лондоне и сказал: «Приезжай и оставайся».
Пол Джонс, его знакомый, также помешанный на блюзе, в то время играл на вечеринках в районе Оксфорда с “Thunder Odin’s Big Secret”. «Я познакомился с Брайаном на концерте Алексиса Корнера в джаз-клубе «Илинг» в 1962-м, — вспоминает он. – Мы вместе поджэмовали на нескольких вечеринках в Оксфорде. Я спросил Брайана, не хочет ли он поиграть на гитаре в моей группе, но он ответил: «Я не хочу быть в группе, если я не лидер». На той стадии Брайан не был слишком хорош, и потому я пригласил другого гитариста. Несколько месяцев спустя Брайан сказал, что он переезжает в Лондон и создает группу, и не хотел бы я вступить в неё ? Я сказал ему: «Не думаю, что мы когда-нибудь будем в состоянии заработать достаточно денег для того, чтобы жить на них, играя этот стиль музыки,!» Брайан был более настроен на успех в плане немедленной сбычи мечт в обозримом будущем, чем я – и также немного более проницательным».
В начале 1962-го Брайан переселился в Лондон насовсем. Пэт с 6-ти месячным сыном Марком на руках вскоре последовала за ним. Ободранные квартиры и места работы «у черта на рогах» приходили и уходили, в то время как Брайан преследовал свою мечту-идею. Алексис Корнер был занят конструированием «троянского коня» для ритм-энд-блюза внутри анклава трад-джаза; впрочем, почти как и каждый, кому хотелось и моглось тогда поиграть с его группой «Блюз Инкорпорейтед» – в том числе Мик Джаггер, Кит Ричардс и Чарли Уоттс.
«Алексис представил меня Брайану, и мы пошли к нему на квартиру, — вспоминает Уоттс. – Чертовски ужасная штука, с одной из девчонок, с которой он жил, и которая была беременна от него. Обычно у него были короткие волосы, как у Джерри Маллигана, светлые, зачесанные вперед, и он носил тонкие шерстяные свитера с вырезом «лодочкой». Он играл на боттлнек-гитаре и любил сопрано-саксофон. Также обычно он довольно неплохо играл на харпе, что тогда получалось не у многих».
С благословения Алексиса Корнера, Брайан в итоге убедил Чарли Уоттса присоединиться к его едва оперившемуся проекту “The Rollin’ Stones” (как они первоначально назывались). Это именно Брайан поместил объявление о поиске музыкантов в «Джаз Ньюс». Это именно Брайан прослушивал будущих музыкантов, назвал группу в честь песни Мадди Уотерса и начал авторитарно защищать свою неопытную компашку от нападок пуристов, которые собирались вокруг них только с целью посмеяться. Не то, чтобы Брайан не был фундаменталистом сам по себе: его ритм-энд-блюзом были Мадди Уотерс, Сонни Бой Уильямсон, Хаулин Вулф, Элмор Джеймс и Джон Ли Хукер. Ему еще предстояло с подачи Кита Ричардса убедиться в том, что Чак Берри – это не просто поп. Кстати, потенциальный гитарист «Стоунз» Джефф Брэдфорд ушел от них именно после этой нестыковки во вкусах.
«Я впервые увидел Брайана в клубе «Илинг», играющим с Полом Джонсом в качестве «гостя» в перерывах у Алексиса Корнера, — говорит участник ранних «Стоунз» и создатель “The Pretty Things” Дик Тейлор. – Я был с Миком и Китом, и мы оказались наиболее впечатлены им из числа всех тех, кто слушал его в том зале. Прошло немного времени, пока мы не решились заговорить с ним, и это было незадолго до того, как он услышал пение Джаггера и переманил его в свою группу. Мик взял с собой Кита, что побудило гитаристов Джеффа Брэдфорда и Брайана Найта уйти, а меня – затариться к ним».
Когда в следующем году «Стоунз» поехали в тур вместе с Бо Диддли, то данью почтения ему со стороны Брайана было исключение из репертуара группы всех каверов на Бо. Как и «Битлз», «Стоунзам» время от времени приходилось притворяться, будто они играют трэд просто для того, чтобы получить возможность выступить. И тем более, что во время их первого большого ангажемента на 3-м Национальном фестивале Джаза и Блюза в Рэдинге в августе 1963-го они играли, когда их имена стояли в самом низу афиш, после Эккера Билка и ему подобных. Но с течением того года бренд «Стоунз», сырой и дикий ритм-энд-блюз, согнал трэд с насиженного места, а в регионах — даже еще больше.
«Отец моей подруги по школе был промоутером концертов в «София Гарденс» в Кардиффе», — вспоминает Ник Кент о своём крещении в веру «Стоунз», подобно внезапному обращению будущего апостола Павла в христианство по дороге в Дамаск…. в феврале 1964-го будучи всего лишь 12-ти летним пацаном. «Он пустил меня за сцену, чтобы познакомить со «Стоунз», а «гвоздем» программы был Джонни Литон. Также в ней был и Джет Харрис. Их деньки были сочтены. В культурном плане это была смена караула; «Стоунз» просто заняли их место. У нас были места в первом ряду, а девчонки в третьем пытались согнать нас прочь при помощи своих туфель на каблуках. За сценой Брайан был несомненным лидером. Остальные были по-прежнему угрюмыми, но Брайан улыбался и общался со всеми девушками».
Самозванный лидер «Роллинг Стоунз» имел и музыкальное чутье, что только укрепило его навыки по раскрутке своего детища. Он до мелочей «проработал» свою игру на блюзовом харпе и слайде (с битом Бо Диддли), а позднее – на дульцимере и ситаре так, как будто это были школьные уравнения из курса алгебры. Пэт Эндрюс была «из первых рук» свидетельницей этого рано наступившей музыкальной зрелости: «Они репетировали в «Бриклейерс Армс». Они репетировали эту песню, и Мик играл на гармонике. Брайан никогда не был человеком, который мог повернуться и сказать: «Ты – фигня». Он просто вытащил свою гармонику из кармана и сказал: «Мик, я считаю, что тебе нужно играть здесь вот так». Я никогда не забуду выражения Микова лица. Это было вроде: «О, бля. А что он там еще может ?»
Работая с инструментами так, как будто это были логические задачки — это было одно. Но Чарли Уоттс, сведущий в путях джаза, считает, что не обязательно именно это сделало его великим музыкантом: «Брайан был одним из тех людей – Ронни Вуд таков же –что если его оставить в комнате с аккордеоном, то ровно через два часа он сыграет тебе на нем песню. У него была природная способность к инструментам. Но уже на полпути они начинают им надоедать».
«У Брайана реально была способность быстро схватывать, — соглашается Джаггер. – Он был кларнетистом, потом он начал играть на гитаре, а потом ему стало нравиться бренчать на пианино, а потом Джордж Харрисон сыграл на ситаре, так что ему пришлось потрудиться и выучиться на нем, и так далее».
Так стоил ли его мультинструментализм бурных рукоплесканий? «Нет, реально нет, — говорит Чарли Уоттс. – Его превозносили, но он – не Джон Колтрейн. Он не был тем, кем его считали люди, и он не был чудесным исполнителем». Уоттс видит это так, что Брайана больше помнят как «первого в плане многих вещей. И это – особое качество, понимаете». Но даже этот титул не лишен оговорок: «Он не был первым на слайде. Но он был первым, кого с ним увидели люди по ТВ». Уоттс также утверждает, что несмотря на то, каким именно образом Брайанский слайд укрепил их версию “I Wanna Be Your Man” ( «Мы играли его как песню Элмора Джеймса, а не в стиле долбанных Битлз»), на самом деле намного лучшим слайд-игроком был не Джонс, а его экс-коллега Джефф Брэдфорд.
«Джефф был потрясающим, — соглашается Пол Джонс. – Но он не подходил для «Стоунз». Игра Брайана в “I Wanna Be Your Man”, возможно, и была рудиментарной. Но вещь для меня, и она всегда будет таковой у «Стоунз» — это «Блюз Петушка» (“Little Red Rooster”). Изо всех самых чудесных вещей, что они сделали, пробить медленный блюз до №1 в британском чарте – это было самым удивительным из всех их достижений».
Джаггер в равной степени недвусмысленнен в своей оценке: «Он взял в руки эту гитарную штучку Элмора Джеймса, которая реально «отрубила» меня, когда я впервые услышал его игру на ней, потому что до этого я никогда не слышал никого, кто играет на ней «вживую». И это было реально хорошо. И это «перевело» “I Wanna Be Your Man” в иную плоскость – в этой реально не очень хорошей поп-песне… То есть, можно играть такие вещи, и они могут звучать херово. Все дело в том, достиг ли ты правильного тона от гитары и усилителя, а в ту пору это было нелегко – ни у кого не было всех этих коробочек, которые делали это за тебя. В этом плане он был хорош, определенно да».
«В начале пути Мик и Кит абсолютно обожествляли Брайана, — говорит Пэт Эндрюс. – Ранее они никогда не были знакомы с подобными людьми, но я также считаю, что с подростковой точки зрения, здесь была некая враждебность, потому что они сами считали себя тертыми калачами. Я думаю, это уходило корнями в тот факт, что Мик и Кит были из Дартфорда и пытались стать лондонскими парнями, а тут этот лапоть из Челтнема – очаровательный, симпатичный, талантливый – и потому он и выбивал кормушку из-под их носа».
В декабре 1962-го Билл Уаймен был завербован в команду, которую он назвал в своей автобиографии «Одинокий Стоун» «этим бродячим союзом голодающих, хмурых, впавших в грех школяров и любительских музыкантов», и таким образом, классический состав «Стоунз» был довершен. К этому времени Брайан, Мик и Кит вместе снимали квартиру на Эдит-гроув, Челси, и все свое время посвящали музыке.Их регулярным посетителем был Чарли Уоттс: «Обычно мы вставали около 3-х часов дня, просто весь день крутили пластинки. И в те дни Брайан обычно бывал реально забавен, одержимый ритм-энд-блюзом и раскруткой Роллинг Стоунз».
Кэйти Этчингэм, позднее – подруга Джими Хендрикса, познакомилась с Брайаном в 1963-м в клубе Питера Кука «Истэблишмент» и затусила с ним во всех действующих питейных заведениях Лондона: “The Cromwellian”, “The Bag O’Nails”, “The Speakeasy”. «Наша группка обычно спускалась к клубу “Scene” по Уиндмилл-стрит и слушала “The Who”, когда они еще были «Большими Числами»: Брайан, я, Энджи Бёрдон, Джорджи Фейм… Обычно мы закидывались «пурпурными сердцами» и танцевали тут и там, как будто бы нам было на все накласть. Брайан никогда не танцевал, конечно. Слишком крутой».
«Большую часть времени Брайан был довольно «крутым», – соглашается Пэт Эндрюс. – Но он был также лжецом и оппортунистом». Во время трудных дней она и Брайан жили на пасте для сендвичей и пирожках с мясом и почками. Пэт растила их ребенка в затхлых квартирах, пока Брайан работал на самых галимых местах работы– или увольнялся с них. «Обычно Мик приходил к нам с пакетиками быстрого приготовления “Vesta”. Это было типа как есть в Ритце», — смеется она. Но к началу 1963-го их отношения начали разваливаться, и она вернулась в Челтнем. «Он начал увлекаться кучей девушек, и кажется, люди считали, что я ничего о них не знала, — стоически говорит она, — но в 9-ти случаях из 10-ти он обычно рассказывал мне о них. Он был немножко жиголо, реально».
А его печально известная ревность ? «Я реально ощутила её на себе лишь дважды. Однажды, когда я пошла купить что-то выпить, и этот парень заговорил со мной абсолютно в невинном тоне. Я очень терпеливая девушка, и если кто-то говорит со мной вежливо, то я поступаю так же. Брайан не промолвил ни слова, пока мы не вышли на улицу, и там-то он и взбесился. В другой раз я работала в прачечной, и я получила бонус и купила себе платье и топ. Он взбеленился снова и спросил меня, каким это образом я заполучила злосчастный бонус и что такое я сделала для того, чтобы его заработать. Я знаю, что у него были перемены настроения, но они более относились к его чувству неуверенности, чем к чему-либо другому – наверное к тому, откуда он был родом. В его семье демонстративная любовь не была нормой».
«Он носит много ручной клади, обычно говорили мы, — пишет Билл Уаймен в «Одиноком камне», имея в виду и мешки, которые всегда появлялись под глазами Брайана при малейшем намеке на «излишества», и более в метафорическом смысле — эмоциональный и психологический «груз», который, кажется, навсегда перевесил его уверенность в себе. «Он всегда был ужасным параноиком, — соглашается Кэти Этчингем. – Не таким глубоким, как позднее, но это всегда было угрозой». Чарли Уоттс также подписывается под видением того, что проблемы Джонса имели глубокие корни, и что слава в некотором роде лищь усугубила их рост: «Он становился хуже. Он пил больше. Он принимал кучу наркотиков, когда в те дни еще никто не знал, что они с тобой сделают. Он был молод. Он стал очень заносчивым».
Как-то раз Джонс взял поносить несколько золотых запонок у фотографа Дезо Хоффмана и подарил их Бо Диддли. Также он взял послушать кипу редких блюзовых синглов у Лонг Джона Болдри. Болдри больше их никогда не увидел; Брайан подарил их фотографу Ники Райту. «Он всунул мне эту сумку в руки, — вспоминает он. – Внутри были эти чудесные пластинки: Хаулин Вулф, Лайтнин Хопкинс, Джон Ли Хукер. Двадцать лет спустя я понял, что они были Болдриевскими, когда я прочитал в журнале интервью, где он упомянул, что дал на прокат Брайану кучку пластинок «Чесс» и так никогда не получил их обратно! К тому времени кто-то уже украл их у меня».
«Брайан мог быть милым, он мог внимательно слушать все то, что ты говорил, и он был очень обаятельным, — продолжает Ники. – Но также он мог быть абсолютно психотичным шизофреником. Однажды, где-то в 1963-м, мы возвращались из Фолькстоуна и остановились в поисках чего-нибудь съестного. Мы нашли рыбный магазинчик, но он был закрыт. Мы постучали в дверь, и этот чувак подошел к двери и сказал нам: «Мы уже всё выключили, мы закрыты». Никто не спорил, пока я не закричал: «Это же Роллинг Стоунз!» Эти муж с женой были реально милыми и сказали: «Войдите и посидите, пока мы не посмотрим, что мы сможем для вас сделать».
«И вот, каждый заказал себе свою рыбу с чипсами, а это очень долгий отрезок времени, пока не прогреется жир. Наконец, они накрыли на стол. Кит довольно уплетает за обе щеки, как и все остальные, но тут Брайан пробует одну вилочку и начинает жаловаться: «Мне это не нравится! Это не свежее! Я не могу это есть!» Он встает, берет эту бутылку и расплескивает кетчуп по всему столу и сваливает свою порцию на пол. Это было душераздирающим зрелищем – тут стоит эта пара, которая думает: «Отличненько, это Роллинг Стоунз, а потом случается вот это».
«Мой лучший друг ненавидел его, практически мог убить его, — говорит Чарли Уоттс. – Он был расчетливым маленьким педиком. А потом, когда мы стали более знамениты, то он стал все больше мнить о себе. Он стал более грустным и одновременно более отталкивающим. Но дабы быть справедливым к Брайану, многие его проблемы с людьми происходили потому, что он не был столь же здоровым. Все-таки он был великим катализатором, особенно в самом начале».
Секретарша фан-клуба «Роллинг Стоунз» Ширли Арнольд предлагает нашему вниманию лишь позитивные свидетельства. Копаясь в выдвижных ящиках комода и сервантах в своей квартире на юге Лондона, она показывает мне памятные вещи, говорящие о её прошлых связях с группой: один из сценических костюмов Брайана – красное бархатное пальто с отороченным воротничком, голубую игрушку “Dinky” и деревянную подставку для столового серебра, которую Брайан привез из Марокко – благодарность за все перекусы, которые Ширли устраивала им, когда он бывал на взводе ночами напролет, постепенно опустошаясь физически и морально. «Наверное, это — единственная вещь, которая осталась от его последнего дома «Котчфорд» и попала к человеку, который её сполна заслужил», — говорит она с пикантной ноткой в голосе.
В начале 1963-го Ширли обычно виделась со «Стоунз» воскресными вечерами в клубе Кена Кольера «Студио 51». «Они играли все старые ритм-энд-блюзовые штуки типа “Cops And Robbers” и “Roll Over Beethoven”, — вспоминает она. Однажды, тусуясь среди клубной давки и духоты, она упала в обморок, и её перенесли через головы всех тамошних лохов прямо в гримерную. «Билл сказал, что фан-клуб не слишком организован. Не хотелось бы мне возглавить его ?» Это было знакомство, сулившее новые шансы, которое ввело Ширли Арнольд в круг приближенных. «Я работала в сити за пятерку в неделю. Они предложили мне семь. Я сказала, что могла бы работать на них и бесплатно. В ту пору не было никакой ссученности, — утверждает она, — Никогда ничего, что я могла бы посчитать отвратительным».
Пройдёмся теперь небрежным взглядом по тем ранним рекламным снимкам. Они выглядят поразительноп провидчески: Билл — искушенный, немного более старший парень; Чарли, выглядящий так, каким он был всегда – джазист, считающий, что ему стоит попробовать себя в этой поп-забаве; Кит с таким видом, будто бы в нем уже есть некий потенциал, едва только он дорастет до своего «фирменного» стиля поведения, Мик — неотесанный энтузиаст, безо всякого сомнения. А кто таков этот парень с краю ? Одетый в белые слаксы и черную водолазку, и уже продумавший ту прическу, которую в следующие три года начнут перенимать любые группы от «Бёрдз» до «Ярдбердз»: вот твоя поп-звезда, дружок.
«С Брайаном я впервые пересекся в социальном плане в 1964-м, перед тем, как познакомился со Стоунз», — говорит фотограф группы, Джеред Манковитц. «В то время он был очаровательным, очень вежливым и с хорошими манерами. Эндрю Олдэму понравились фотографии Марианны Фейтфулл, которые я сделал, и он попросил меня, не сниму ли я «Роллинг Стоунз». В визуальном плане Брайан был наиболее силен. Во время той первой сессии, которая стала обложкой “Out of Our Heads”, он красовался в основании фотокомпозиции; его светлые волосы угрожающе нависли над бровями, в то время как Мик красуется лишь сзади и справа. Волосы Брайана напоминали стрижку «мальчик без мамы» и были довольно длинными, но он не выглядел неряхой типа “The Pretty Things” или “Them” – его прическа была очень ухоженной. Довольно экстраординарно для того времени — когда я восстанавливая в памяти то время.
«Не думаю, что мы бы попали туда, где мы есть сейчас, если бы в начале он не был у руля, — говорит Чарли Уоттс. – Но он хотел быть лидером, а лидером он не был».
Джеред Манковитц одним из первых увидел метания баланса власти, которые начали развиваться внутри группы. «Вспомните, что в те дни освещение на концертах было относительно незатейливым, свет рампы был просто направлен на ведущего певца. Он мог перемещаться по сцене, если звучало гитарное соло, но в остальном певец был единственным, которого освещали постоянно».
Несколько сохранившихся клипов с “Top of the Pops” показывают это со всей наглядностью. В то время, как «Стоунз» делают вид, что продираются сквозь «фанеру» хита того месяца, камера почти эксклюзивно фокусируется на Мике. В редком случае она вылавливает Брайана; кажется, что он то и дело глазеет на студийные мониторы, уже разочарованный тем, куда его завел этот поп-путь. Он как будто бы вопрошает: «Как ты можешь открывать рот под блюз ?»
«Правда о Брайане в том, что он очень сильно хотел быть лидером группы, — соглашается Джаггер. – А когда ты слишком сильно стараешься сделать что-то, то обычно ты терпишь неудачу. Он был очень ревнив по отношению к каждому в свете того, что его личный вес в группе начал терять свои позиции». Считал ли он тебя потенциальной угрозой ? «Думаю, да. Штука в том, что певцам всегда уделяют больше внимания, чем кому-либо еще, даже если они не очень хороши. А Брайану это не нравилось. Он считал, что заслуживает большего внимания».
«Но, — делает в итоге акцент Джаггер, — он излучал нечто, когда общался в своей особой манере. Вначале он был довольно хорошим коммуникатором, хотя это несколько носило стиль школьного старосты. Но он реально налаживал контакты, что было нужно тогда, потому что люди особо не понимали, к чему все это идет — что же все это такое». В ранние дни Брайан был самопровозглашенной «совестью» группы, ритм-энд-блюзовым Евангелистом, который писал пылкие письма в поп и радио-прессу и продюсерам Би-Би-Си. В течение 2-х лет их суть и смысл узурпировали синглы «первой десятки», а пародисты из мира «легкой» эстрады перенимали «обезьянью походку» Джаггера и большие губы в прайм-тайм на ТВ. Кит, также исполненный изначальной неуклюжести, ощутимой в тех ранних телезаписях, где он был еще не прочь нелепо и cамоуверенно потрясти своей головой с прической «швабры», также приобрел уверенность как путем живых выступлений, так и при помощи своего растущего сочинительского партнерства с Джаггером. Это был именно тот фактор, который безвозвратно нарушил едва заметную динамику ранних «Стоунз», выбив Брайана из-под света рампы на край сцены.
Когда на авансцене впервые появился Эндрю Луг Олдэм (став со-менеджером группы вместе с Эриком Истоном в 1963-м), Брайан представил его остальным как своего старого челтнемского знакомого, а также друга Джорджио Гомельского, который сам имел виды на менеджмент команды. «Брайан вышел вперед и сказал, что он – лидер, — вспоминает Олдэм. – Когда они впервые приехали в офис, то особо выделялись именно Брайан и Мик. Брайан был важной силой внутри «Стоунз», пока он был в состоянии играть. Однажды он перестал стараться и решил играть на ритм-гитаре, вот и всё. В общем-то Брайан был менеджером группы до меня и Эрика. В течение короткого отрезка времени, когда Эрик и я подписали контракт со «Стоунз» на все их дела, они приходили к нам непосредственно. Он потерял свою власть. В фильме «Чарли – мой дорогуша», который снял я, он сказал, что в 27 лет его «не будет поблизости». Казалось, что для него это слишком солидный возраст. Он имел тягу к саморазрушению».
В общей картине Гомельски был незамедлительно «замазан». Слава не столь капризна, сколь безжалостна, и ее пути, как тогда, так и сейчас, часто бывают выстланы стараниями тех лиц, которые порой просто не подходили для общей картины. Это именно Олдэм решил, что шестеро – слишком много для группы, и потому вытолкнул прочь Иэна Стюарта. Более решающим шагом было то, что именно менеджер «Стоунз» подбил Джаггера и Ричардса объединиться в композиторский тандем.
Джонс, со своей стороны, быстро понял, что Олдэм – это ходячее недоразумение. Подобная мысль говорит сама за себя еще на ранней записывающей сессии, когда стало ясно, что Олдэм даже не знал, что такое микс. Но, к несчастью для Джонса, он был в высшей степени мастером пиара и художником по имиджу. Это именно Олдэм придумал фразу: «А вы разрешите вашей дочери выйти замуж за Роллинг Стоуна?» И было совсем не важно, что у «Роллинг Стоуна» уже давно подрастали собственные дети.
«Они провели фотосъемку на ступеньках, которые вели к реке в Баттерси-парке, — вспоминает Пэт Эндрюс. – И тут были эти ясли, где можно было оставить ребенка, и мы оставили там Марка и пошли на водные горки. Когда мы пришли из парка, то Брайан посадил Марка к себе на закорки. В тот день он был так счастлив, а еще получил немного денег, и потому он сказал: «Давай-ка сходим и купим Марку новую одежду». На следующий день Брайан сказал, что Эндрю позвал его в офис и сказал ему, что его больше не должны снова видеть с Марком. Этот факт очень огорчил Брайана. После всей той тяжелой работы, через которую он прошел, ему явно не улыбалось, чтобы кто-то давал ему наказы о том, что он не может гулять по парку со своим родным сыном».
«О да, Эндрю был против этого, — подтверждает Ширли Арнольд. – Дети были в наличии, но Брайан не мог их признать. Это было не той вещью – жениться или иметь детей. Чарли и его жене Ширли также приходилось скрывать свой брак».
На волне своей поп-славы в 1965-м «Стоунз» появились в рождественском выпуске “Ready Steady Go!”, бешено имитируя пение под “I Got You Babe” Сонни и Шер. Брайан со своим «помпадуром» изображал Сонни перед Кэйти Макгоуэн – Шер. Теперь он активно использовался в е одной из главных ролей. Но когда они сыграли в программе «живьем», то девушки вовсю сходили с ума по Мику, а не Брайану.
Натиск фановской истерии только усилил трения. Джеред Манковитц вспоминает безумства второго тура «Стоунз» по США в том году: «Путешествие посольским классмо «Транс Уорлд Эйрлайнс». Аллен Клейн протискивает нас через досмотр. Девчонки тащатся от Мика, девчонки залезают на крышу лимузина». Кроме того, присутствовал здесь и приличный кусочек вечеринок с элитой. «Дилан, делавший все в противодействие нам, носивший мохеровый костюм, а потом надевавший на сцене джинсы». Именно в этом туре Манковитц узрел первые признаки поведенческих проблем Брайана: «Сигналы, исходившие от уязвлений его личности, определенно говорили – вернее, кричали — сами за себя. В какой-то момент он исчез. Просто вышел из лимузина и пропал. Было объявлено, что он заболел, но он просто испарился».
«В то время, как я покинул «Стоунз», то каждый из них по-прежнему прекрасно ладил друг с другом, — вспоминает Дик Тейлор. – Но пока он не поселился в подвальной квартире в Белгрэйвиа в доме, где жили “The Pretty Things”, мы долго не виделись друг с другом. К тому времени Брайан изменился: параноидальная сторона его характера стала более очевидна. Однако нельзя сказать, что он не проявлял своего всегдашнего юмора; просто он стал мрачнее, а наркотики только усугубили скачки его настроения».
Ники Райт сфотографировал «Стоунз» для обложки их безымянного дебютного альбома, который в мае 1964-го выбил “With the Beatles” с верхней позиции. Даже в то время как группа Брайана бросала вызов до сих пор несокрушимым «шваброголовым», сам парень уже дал трещину.
У меня было шале в небольшом местечке под названием Уайтхилл в Хэмпшире, — вспоминает Ники Райт. – Обычно Брайан приезжал туда в своем «Хамбер Хоуке», чтобы отдохнуть и помолчать, часто – спасаясь от отцов своих девушек. Мы прятали его авто в зарослях на тот случай, если кто-то из них за ним приезжал. У него был взвод подружек и «геометрическая» последовательность младенцев. Он был типа котяры, реально. Летом 1964-го он мог приехать в мое шале, и тогда казалось, что он немного не в себе и напоминал сидевшего «на» чем-то одном или другом. В то время, как подкрадывался вечер и что бы «это» там ни растворялось в нем, он становился все более и более мрачным, как туча, жалуясь на то, что к нему не прислушиваются. Внезапно, стоя в этой маленькой кухоньке, он сказал: «С меня хватит – теперь я покажу всем…», взял нож и провел им по запястью. Мой брат Патрик стоял у дверей кухни, когда увидел, что Брайан делает это, и двинул ему прямо в подбородок. Брайан перегорел, как лампочка. Его запястье было лишь едва поцарапано, и серьезного ущерба не наблюдалось».
Вопль Брайана о помощи на этом не прервался. Патрик Райт: «Он выбросился из окна первого этажа в неудачной попытке покончить с собой. У нас не было ни малейшей мысли о том, куда он ушел. Мой брат рванул в полицейский участок и довольно извиняющимся тоном сказал там: «Пожалуйста, никому не говорите, но тут у меня дома проживал Брайан Джонс, и он выпал из окна, и мы не можем найти его». Этот старорежимный полисмен-коротышка пришел, и мы обнаружили эту фигуру, лежавшую в зарослях можжевельника прямо под окном». Ники: «Мой отец, очень старой школы, пришел туда посмотреть, что это за шумиха такая. И Брайан сказал ему вежливо как никогда: «Я жутко извиняюсь, мистер Райт. Я был таким мудаком».
«На следующее утро я поднялся вверх по лестнице с довольно извиняющимся видом, чтобы угостить Брайана чашечкой чая. Он был сама милота и излучал свет, радостный и счастливый».
Патрик Райт вспомнил еще один из визитов Брайана в шале Уайтхилл: «Он пришел с Линдой Лоуренс — своей подругой, и коробкой фанских писем. Она была беременна от него и он сел и стал распечатывать фанские письма от девушек-подростков, которые хотели с ним переспать или встретиться с ним в лесу Эппинг. Он типа сказал: «Как ты думаешь, Линда, сделать ли мне вот эту?» Она сидела там и выглядела абсолютно обескураженной. Естественно, она любила его в большой степени, но в этот момент он был реально бездушным: мерзкий человечек, действительно извращенный и недобрый».
«Я реально не хочу проводить поп-психоанализ Брайана, — говорит Джаггер перед тем, как озвучить прозорливое свидетельство обо всех чертах характера своего бывшего коллеги, которое он когда-либо давал в прессе. «Он не был хорошим материалом для поп-бизнеса. Он был слишком чувствителен ко всему. И потом, когда он начал принимать наркоту, то эта черта начинала все более и более усиливаться. Я думаю, что он был робким человеком – а робкие люди в шоу-бизнесе ставят себя под известный риск. Перед выходом на сцену робким актерам приходится выпивать. Я видел робких певцов, которые принимают наркотики перед тем, как они выходят к публике».
«Главным образом тут все дело в факте, что некоторые люди от рождения робкого десятка, — продолжает Джаггер. – Ты смотришь на детей одного возраста, от одних и тех же родителей, или выросших в схожих условиях, и некоторые дети очень робки, и они не выходят… Вы помните то время, когда сами были детьми ? Среди них всегда был один, который никогда не вышел бы в круг игры «передай посылку», или никогда не игравший в «танцующие статуи». Ну вот… Брайан был наверное, одним из таких детей. Подобные люди – это очень плохой материал для шоу-бизнеса, потому что они не похожи на некоторых других людей… вроде меня или других, более экстравертных людей. Конечно же, и у нас в характере есть некая черточка робости, и я не хочу никому морочить голову попусту, но она полностью поглощена экстравертной природой. Ты получаешь тычки, и ты можешь с этим жить. И ты по-прежнему выходишь и поешь. Но Брайан не был типа таким, и есть много подобных ему людей, и они пытаются совладать с этим, выпивая, или говоря грубости, и они страдают. Они в общем-тозаняты не своим делом. Им приходится подгонять свою личность под тот образ, в каком они видят себя в своем представлении».
«Он просто хотел быть в блюзовой группе, — суммирует Джаггер, — и не думал, что это станет шоу-бизнесом. Вероятно, самой большой амбицией, которая держалась у него в голове, было играть в «Марки» по четвергам… И на этом всё».
В конце знаменитой хроники бесящихся фанов в «Ройял Альберт Холле» в 1966-м Мика и Кита практически разорвали на кусочки, и им очень повезло, что они ушли со сцены целыми и невредимыми. Неожиданно в фокус камеры попадает Джонс, оскаливший зубы и сложившийся напополам от смеха, в то время как Ричардс пытается удержать гитару в своих руках. Это все та же маниакальная реакция публики, которую можно увидеть в конце промо-фильма “Have You Seen Your Mother…”, где «Стоунз» наряжены в женские костюмы и дружно пытаются сохранить серьезные лица — кроме Брайана, который заходится в еще одном обескураживающем гоготе.
«Был такой 2-х летний период, когда публика была громче нас, сплошь вопящие подростки, — вспоминает Кит Ричардс. – У Брайана была эта жуткая шуточка, когда он играл «Попай – морячок» в середине чего угодно, потому что всем было пофигу, никто не хрена не слышал. Для Чарли, я считаю, это был период наибольшей фрустрации. Он был серьезным музыкантом, джазовым ударником, а тут неожиданно он играет перед 13-ти летними девчонками – зассанками, и Брайан наяривает «Попай-морячок», и это было типа: что бы там не случилось с блюзом?»
Что Брайан делал вопреки, это любезничать с «Фабрикой Энди Уорхола» и налаживать дружбу с Бобом Диланом. «Потому что в том мире, куда он попал, Брайан водил знакомство с кучей людей задолго до нас, — говорит Уоттс. – Джими Хендрикс был одним из них, и Боб Дилан был его другом. Он нравился куче людей, и они уважали его. Он становился все более «публичной персоной», чем классным музыкантом».
«Он мог разговаривать в офисе по телефону с Диланом часы напролет», — вспоминает Ширли Арнольд. Дилан дразнил Брайана по поводу его паранойи, рассказывая ему, что он – мистер Джонс из «Баллады о тонком человеке». «Гляньте, какой большой авторитет сейчас у Маккартни после того, когда история очевидной ясностью открыла, что он был самым авангардным Битлом, тусуясь с художниками в этой лондонской завирухе, — говорит биограф Джонса Терри Роулингс. – Ну та вот, а Брайан тусовался с Артуром Кларком, снимал пробу с «Копья судьбы и Священного Грааля»» (книга Тревора Равенскрофта о копье Лонгина, которым, по легенде, был пронзен распятый Христос; о его обладателях и о том, как и почему этим Копьем Судьбы пытался завладеть Гитлер; вышла в свет в 1972 году, то есть уже после смерти Брайана) и все такие дела. Насколько я убеждена, это был путь в иную плоскость и иные миры».
«Брайан очень хорошо знал Кеннета Энгера и кучу людей вроде него, — утверждает Чарли Уоттс. – Я никогда не интересовался тем миром. Вечерами полного оттяга для меня были походы в джаз-клуб «Фламинго». Я виделся с Джорджи Феймом чаще, чем тусовался с теми кадрами. Но вам всего лишь нужно еще раз просмотреть эту долбанную пленку с «Палладиумом», где Брайан в шляпе. Я хочу сказать, вот насколько он был сумасбродным».
«Он во многом был впереди всех этих игрушек, — доказывает Джеред Манковитц. – Он экспериментировал больше и раньше, чем другие, с наркотиками, с инструментовкой в музыке и со всем образом своей жизни. Я не припоминаю в группе больше никого, кто со всей наглядностью начал «отрываться от земли», но Брайан делал это. Однажды во время тура он позвонил мне и попросил зайти к нему в комнату. Он сказал: «У меня есть две таблы с кислотой, я подумал, что тебе будет не прочь попробовать их вместе со мной». Я сказал: «Брайан, ты же знаешь, что я не глотаю кислоту». Он ответил: «О-кей, ладно. Я скажу тебе, что я сделаю. Я проглочу их обе, а ты запишешь все, что я скажу под их действием». Я сказал: «Э-э, я так не думаю».
Брайан также был первым «Стоуном», который снял пробу с давшей щедрые ростки рок-сцены Западного Побережья. Кит Олтэм, который брал интервью у Брайана в 1966-м, вспоминает, как тот проигрывал ему экспериментальные пленки «свободных форм», над которыми тогда работал. «Мы вроде как расслабились и слушали то, что они делали там во Фриско в то время, как Брайан записывал классные пленки, накладывая записи одна на другую, — рассказывал журналу «Роллинг Стоун» Кит Ричардс в 1971-м. — Он был гораздо глубже погружен в это, чем мы. Мы врубались в то, что мы слушали — в то, как оно есть, но другая вещь в тебе начинает говорить: «Агась, но где же тут Чак Берри ?»
В то время как культурная антенна Брайана все более и более настраивалась на прием сигнгалов извне, чем «антенны» его коллег по группе, темная сторона его личности начала провозглашать о себе все смелее и громче. «Она всегда была в нем, просто с течением времени ты натыкался на это все чаще, — говорит Манковитц. – Ты оставлял без внимания множество его пьяных выходок как дурь, находившую на него в какой-то момент, но проводя с ним больше времени, я начал замечать некую линию поведения. По одному или двум разнличным поводам в клубах он просто терял самоконтроль, когда ему казалось, что на него на него слишком борзо наезжает какой-нибудь журналист или фан. В одном местечке он просто вылил кому-то в лицо стакан. Ничтоже сумняшеся. Это заставляло тебя быть с ним бдительным. В нем жила нестабильность. Когда он был в форме, то являлся невероятно важной, решающей частью группы. Когда же он был не в форме, то он огорчал всех подряд».
Большая часть споров по поводу заката Джонса как музыкальной силы внутри «Роллинг Стоунз» кажется, покоится на оценке его роли в классический поп-период группы (с ‘65 по ‘67): та плодотворная «красная линия», простирающаяся вдоль “The Last Time”, “Satisfaction”, “Get Off of My Cloud”, “19th Nervous Breakdown”, “Paint It Black”, “Have You Seen Your Mother Baby”, “Aftermath” и “Between the Buttons”, кульминацией чего стало выступление в “Sunday Night At The London Palladium” с “Let’s Spend The Night Together”: перенасыщенный гламуром Брайан с бижутерией на верхней одежде, полупальто с отложным воротничком и шляпой в стиле «крыша тю-тю» – и последовавший за этим отказ группы присоединиться к остальным участникам на подиуме в финале шоу. Это был период, названный Марианн Фейтфулл «смесью блюз-мифологии и ноблес оближ Кингс-роуд» в пору своей наибольшей всеобщей согласованности, когда Джонс-«шлифовщик» находился на своем пике.
«Брайан был чувствительной личностью, и это отражалось на его игре на инструментах», — говорит Джаггер. Его маримба “Under My Thumb”, ситар на “Mother’s Little Helper” и “Paint It Black”, дульцимер на “Lady Jane” и “I Am Waiting” – это более чем обычные музыкальные виньетки. Иногда вклад сам по себе очень прост в музыкально плане: например, партия, главным образом повторяющая вокальную линию в “Lady Jane” или идущий вдоль и поперек «восточного» звукоряда “Paint It Black”, но мультиинструментальный блеск Джонса – это неотделимая часть, основа всех данных песен. И для всех тех, кого это беспокоит, вполне вероятно, что прическа, которую он носил в районе создания “Paint It Black”, является самой красивой из всех, когда-либо бывших у поп-звезд.
В одном из самых говорящих эпизодов в своей автобиографии «Фейтфулл», Марианна описывает момент в студии, когда Джонс впервые сыграл на блокфлейте превосходную убаюкивающую мелодию, которая в итоге стала песней “Ruby Tuesday”. Ричардс подхватывает её и начинает придавать ей форму на пианино.
«Брайан хотел, чтобы все они сказали: «Это классно, Брайан, чудесно! Отличная работа!» — пишет Фейтфулл. – Но, конечно же, никто этого не сделал». Когда она была выпущена в качестве обратной стороны “Let’s Spend The Night Together”, то “Ruby Tuesday” вполне соответствовала стандартам композиторской связки Джаггера-Ричардса. А когда они исполнили ее на ТВ, Джонс и Ричардс сели вместе на один и тот же стульчике у пианино, акцентируя их физическую и музыкальную близость. Они больше никогда не будут столь же близки…
Стояла осень 1965-го, когда модель и актриса Анита Палленберг впервые подошла к Джонсу. Вскоре они смешались в одного соломенного девочко-мальчика: те же волосы, та же одежда, та же страсть к экспериментам.
«Он влюбился в кое-кого, кто был просто слишком прочен для того, чтобы разбиться из-за него. В этом и был секрет того романа, — предполагает Ник Кент. – Это был его прокол: влюбиться в кого-то столь же свободолюбивого, как она. В Аните он нашел более чем совпадение с собой почти на всех фронтах».
Спросите Джаггера, хорошо ли влияла Палленберг на Брайана, и тогда вокалист «Стоунз» громогласно засмеется: «Нет, — говорит он. — Нет, конечно!» Бурный роман Джонса и Палленберг выгорел дотла в Марокко. После еще одной стычки (вслед за множеством прежних) Анита ринулась в утешительные объятия Кита Ричардса. «У Кита и Брайана были эти очень странноватые отношения, — говорит Джаггер. – Я не участвовал в них, так как стоял за их пределами, понимаешь… я был абсолютно в другом месте, и это было не особенно здоровым явлением». Во время этого периода самым задушевным другом, товарищем по ложу и спутником Джаггера в межзвездных путешествиях была Марианн Фейтфулл. Джонс, находившийся на обратной стороне группы, начал двигаться в направлении обочины – или расходиться по швам, как кому более удобно считать.
Плохая карма нависла свинцовой тучей. Обычно реальность растворяется в тумане слухов с каждым пересказом известной истории. И как только нам кто-нибудь снова напомнит о том, насколько по-другому «Стоунз» выглядели или сыро звучали в начале 60-х, также стоит заново проследить и те перипетии, в ходе которых истэблишмент пытался уничтожить группу в 1967-м.
Сперва начались систематические рейды по символическим поводам – как в клубе “UFO” или “Dandie Fashions” – бутике, в который частенько наведывались «Битлз» и «Стоунз». Потом был разоблачительный материал в “News Of the World” в феврале 1967-го, где говорилось о том, как Мик Джаггер предположительно рассказал репортеру, как он «попробовал ЛСД», но он «не слишком заторчал на него, подобно тем чувакам, которые принимают его сейчас». Газета ошиблась лишь в одной незначительной детали. Они идентифицировали не того «Стоуна». Это был Брайан, опрометчиво разговорившийся в ночном клубе, а не Джаггер. Певец «Стоунз» быстро «накатал телегу» — но слишком поздно: эта махина уже раскачалась. Действуя по указке с Флит-стрит, полиция решила прошвырнуться по хате Кита Ричардса «Редлендс». Остальное – это уже история: тюрьма «Вормвуд Скрабс», редакционная колонка «Таймс» о бабочках, которых хотят прихлопнуть на колесе, и жизнестойкие городские мифы о батончиках «Марс».
Реальной бабочкой на колесе был, конечно же, Джонс. После неудачного выбора в лицах Мика с Китом, полиция переключила свое внимание на Брайана. После своего ареста Джаггер и Ричардс, казалось, нарастили на своих доспехах «бунтарей» еще один броненосный слой; Брайан же после своего ареста ощутимо скукожился. Алексис Корнер, который виделся с ним летом 1967-го, был шокирован этой переменой: «Он выглядел как извращенная версия Людовика XIV». Промо-фильм к “We Love You”, записанный в июле того же года, был запрещен на Би-Би-Си, и не только из-за аллюзий к «делу Оскара Уайльда», но и из-за нескольких коротких кадров с Брайаном, где он выглядел как абсолютная свиная харя. Реальность была такова, что он сбежал из психиатрической больницы, дабы посетить ту сессию.
Его деградантское состояние не остановило его от желания добавить ближе к концу трека кое-какие «марокканские духовые». Оно не остановило его от мыслей о вкладе “Their Satanic Majesties Request” в виде нескольких искусных оркестровых штрихов на меллотроне — особенно на “2000 Light Years From Home”. Звуковые украшения Брайана на деревянных духовых и перкуссии, вдохновленные североафриканской музыкой…тот наиболее охаянный альбом «Стоунз» ими так и пестрит. Неплохо для парня, который (по слухам) уплетал ЛСД в объемах корзинки Красной Шапочки и пил бренди из пинтовой пивной кружки: «Даже когда он был в самом плачевном состоянии, они по-прежнему могли подпереть его диванной подушкой, всунуть ему в рот блокфлейту, и он мог создавать музыку».
Быть может, предположение в духе Ленни Брюса о том, что именно «сверхдоза полиции», а не плавательный бассейн на самом деле убила Джонса, прозвучит более симпатично для уха истого Брайаниста. Однако человек, поднимавшийся на костёр на протяжении 1967-го и 68-го, принужденный выслшивать унизительные психиатрические доклады о своем «состоянии», теперь являлся бледной тенью самого себя. На Монтерейском поп-фестивале в июне 1967-го, Джонс блуждал поблизости него как некий поп-первосвященник, представив со сцены Хендрикса — некоего альтернативного дьякона, окруженного его покровительством. Но подобные появления на публике могли обеспечить ему лишь краткий роздых от нарко-дел, параноий и свиты досужих халявщиков.
«Я могла придти к нему, если он был в плохом настроении, и приготовить ему завтрак, — вспоминает Ширли Арнольд. – Он мог позвонить и сказать: «Пойди получи немного денег по чертовому чеку», и я приходила к нему с яйцами и беконом. Там, у него в квартире, могло быть полно всех этих людишек, тусовщиков, да еще и большинство — в отключке. Потом я готовила завтрак и уходила, чтобы чуть позже обнаружить там Брайана, который снова отключался. Иногда я думала про себя: «С ним что-то обязательно случится… он убьёт себя, если продолжит в подобном духе».
Во второе из его появлений в суде в октябре 1967-го, Брайан одел полосатый угольно-серый костюм с Сэвил-роу с фланирующими манжетами, сине-белый галстук в горошек и белую шелковую рубашку с оторочками. И это — в то время, когда высоким судьям приходилось рутинно справляться у обвинения или адвокатов о том, что такое «футболка». Брайану дали условный срок за хранение минускульной порции гашиша, снова усеченный (по требованию апелляционного суда) до штрафа.
«Он был настолько регулярно обдолбан в студии, что просто мог сидеть и клевать носом, — говорит Джеред Манковитц. –Обычно около двух часов ночи группа посылала своего человека за едой, и после я видел, как Брайан просто ронял голову по уши в свою запеченную утку с апельсинами. Это было очень грустно и показывало ту слабость, на которой его начали подлавливать. Когда его запихнули в звуковую рубку в «Олимпике», и ему приходилось обкладываться диванными подушками, это было реально печально и жутко, но в контрольной рубке мы все смеялись и шутили по этому поводу. Не думаю, что мы знали, каким еще иным образом нужно было реагировать на всё это. В наши дни существуют различные клиники и консультанты, но еще никто не написал инструкцию по поводу того, как обращаться с «инвалидом рока».
«Мы заседали в офисах на Мэддокс-стрит. К тому времени они покинули Эндрю, и на арене действовал Кляйн, — говорит Ширли Арнольд. – А чтобы руководить офисом, из Калифорнии была выписана Джо Бергман. Брайан был параноиком и терпеть не мог Джо. Он считал, что она приходит на заседания руководства просто «для галочки». Это был ‘68-й, и Брайан даже вовсе не приходил на сессии записи».
«Он не показывался, — уверяет Чарли Уоттс. – А вы понимаете, что происходит, когда кто-то не показывается – вы делаете без него. И потом, когда вы делаете без него, то внезапно они не нужны. И потом, это было решением. Может быть, нам нужно взять кого-то еще ?»
«Люди говорят – из-за того, что он не писал песни — что он компенсировал это игрой на любом подходящем музыкальном инструменте; но он и правда писал песни, — утверждает Терри Роулингс. — С тех времён даже сохранились его стихи. Просто я считаю, что у них не было шанса быть услышанными».
Какими бы не были выгоды (или наоборот) его стихов, существует некое свидетельство в пользу того предположения, что Брайан был вычеркнут из истории и в других аспектах. «Есть классная сцена в кино про «Дорз», где их приглашают в тесный круг знакомств «Фабрики Энди Уорхола», — вспоминает Терри Роулингс. – В то время Брайан тоже был там, и он был единственным, кто стоил их всех вместе взятых! Но его не включили в фильм. Он превзошел все эти группы. Это был человек, который рыгнул в лицо Фрэнку Заппе. Заппа пытался быть этим неземным чуваком, пытаясь «перевесить» Брайана, и Брайан просто рыгает ему прямо в лицо и уходит прочь».
«Люди, которые с его стороны не чувствовали угрозы любого плана, обычно хорошо ладили с ним, — замечает Кэйти Этчингем. –от него не чувствовал угрозы Джими, и Брайан очень ценил Джими, реально уважал его. У Джими был экземпляр «Джона Уэсли Хардинга» (альбом Дилана) и он хотел сделать кавер на «Мне приснилось, что я видел Святого Августина», но он посчитал, что для Боба это слишком личная песня, и потому вместо этого он решил записать «Все вокруг сторожевой башни». Джим позвонил Дэйву Мэйсону из «Трэффик» и Брайану Джонсу и спросил, не хотят ли они придти и сыграть на ней с ним. Они приехали к нему, когда мы жили на Верхней Беркли-стрит. Брайан едва пролез сквозь дверь с этим огромным ситаром. Мы все забились в такси, чтобы поехать в студию «Олимпик» — Джими, я, Дэйв Мэйсон, Брайан и этот невероятный ситар – и уселись в это такси каккакие-нибудь циркачи. Я помню, что положила в том такси свои ноги прямо на ноги Дэйва Мэйсона. Это из тех штук, которые забыть невозможно».
Многое из того, что было написано по поводу заката Брайана как музыканта, просто не кореллируется друг с другом. Кто-то, якобы полностью «смытый в толчок», каким его описывают иногда, был бы не в состоянии создать альбом «Флейты Пана в Джуджуке» — проект, который вошел по масштабам своего антропологического рвения в анналы вместе с Сэмуэлем Чартерсом или Аланом Ломаксом. Работа Джонса с примитивными пленками, сделанными на обычных 4-х дорожках, исполненная хирургической точности — это шедевр в стиле прото-даб: нечто, что сами «Стоунз» открыли для себя, но явно поздновато (когда они пригласили Мастеров-музыкантов Джуджуки на свой альбом «Стальные колеса» (1989).
Также ни один истекающий слюнями калека со своими боевыми наградами, заправленными в носки, не смог бы написатьстоль замечательную музыку к фильму-участнику Каннского кинофестиваля «Степень убийства» (реж. Фолькер Шлёндорфф). Джимми Пейдж играет на гитаре, Ники Хопкинс – на фортепиано и Кенни Джонс – на ударных. Брайан Джонс играет на любом инструменте, который он когда-либо держал в руках, из которого он мог издать звук. Примерно в это время он также сыграл на альт-саксофоне в песне «Битлз» «Ты знаешь мое имя» и (несмотря на то, что его упоминают далеко не все дискографии), вполне возможно – в «Крошка, ты богач».
Но при всей этой сверхурочной инновационной активности становилось всё более ясно, что на борту «Роллинг Стоунз» присутствует безбилетный пассажир. Свидетельство тому на большом экране нетрудно отыскать всем тем, кто хоть раз смотрел фильм Жан-Люка Годара «Один плюс один», где осоловелый Брайан забился в углу, в то время как «Симпатия к дьяволу» эволюционирует без него. В видео на “Jumpin’ Jack Flash” Джонс выглядит как восковая копия самого себя. Во время сессий “You Can’t Always Get What You Want” между Джаггером и Джонсом произошел обмен любезностями на глазах хорового аранжировщика Джека Ницше, брутально говорящий сам за себя. «Что я могу играть ? – спрашивает Джонс. – Я не знаю. А что ты можешь сыграть ?» — отвечает Джаггер.
На «Рок-н-ролльном цирке» «Роллинг Стоунз» Джонс увял и выглядел «тише воды, ниже травы»; его сломанное запястье вынудило Кита Ричардса почти на всех треках удвоить свои силы в роли как лидер-, так и ритм-гитариста. И давайте даже и не будем спекулировать по поводу того, сколько новых неприятных штрихов версия “Yer Blues” в исполнении супергруппы Леннона-Клэптона-Ричардса (с её словами «Я чувствую себя так самоубийственно, просто как дилановский мистер Джонс») добавила к паранойе Брайана. Его игра на «Банкете нищих» «Стоунз», сколь малой она ни была, все еще была трезва и достойна уважения. Но если не считать нескольких милых прикосновений к ситару на “Street Fighting Man”, в недрах своей же собственной группы Джонс все больше становился похожим на Кентервильское привидение.
«Мы терпели Брайана достаточно долгое время, — говорит Джаггер. – Мы почти было наклали на его тирады и прогулы сессий в течение почти года. Так что всё было не так, будто мы внезапно сказали: «П-шел нах, ты не появляешься на шоу, ты уволен». Мы были довольно терпеливы по отношению к нему. А он становился все хуже и хуже. Он просто не хотел быть в этом. Он не хотел быть частью этого. Он не хотел выходить из этого довольно печального состояния».
Назревала насущная необходимость в принятии твердого решения. Когда в начале 1969-го оказалось, что «Стоунз» не могут дать тур по Штатам из-за нарко-обвинений Джонса, на горизонте возникла неизбежность решения кадровой проблемы внутри команды. «Я думаю, что он знал, в некотором роде, — говорит Джаггер об окончательном расколе. – Он отнесся к этому довольно по-философски». Было ли это нелегким решением ? «Реально — да. Но это было либо так, либо продолжать идти дальше с кем-то, кто просто не функционировал. То есть, он был в реально плохой форме. Вместе с Брайаном мы бы не выжили. Он был слишком болен для того, чтобы играть. Он пребывал в унынии».
«Я уверен, что это почти убило его, когда мы уволили его, потому что в самом начале он так усердно боролся в плане собрать всё это воедино, — резюмирует Чарли Уоттс. – В его жизни возникла огромная пустошь, особенно в таком молодом возрасте. Если бы он заработал 60 миллионов долларов, если бы он купил вон тот диван… У него было немножко скоплено, но не столько, сколько считают многие. Но он был молод, понимаете, так что образовалось большое пустое пространство».
Несколькими месяцами ранее Джонс попытался заполнить большое пространство пустоты, приобретя старый дом А. А. Милна на ферме «Котчфорд» в Сассексе. В нагрузку он получил Тома Килока — шофера Кита Ричардса, а также шайку-лейку строителей «с Дикого Запада» и их дружков-бездельников. И именно здесь прошли заключительные акты драмы под названием «Жизнь Брайана Джонса».
«Во главе там был Том Килок, и все это вылилось в целый штабель, — говорит Терри Роулингс. – Там была сеть шоферов, строителей, рабочих. Те же парни, которые работали в «Редлендс». Один рабочий класс, всем за 30, все пользовались своим свободами в максимально возможном объеме, брали на прокат его «Роллс-Ройс». Видя, как в этом чудном домике неподалеку он фланирует вместе с разными куколками, им, очевидно, было за что ненавидеть его».
«Моральные качества людей, которые работали в роли надсмотрщиков и шоферов для «Стоунз», были не совсем те, каковы они должны были быть, — замечает Джеред Манковитц. –Я не считаю, что они были великими личностями, и не думаю, что они служили Брайану на свои страх и совесть. Вообще, это довольно жутковатая работенка – быть чьим-то слугой. Но видеть, как все вращается вокруг этого молодого чувака – красивые женщины, деньги, фантастические авто, а он там отключается, и здесь есть нянька, которой нужно поднять его, вычистить, уложить в кровать или оградить от какой-то проблемы. Как только ты теряешь уважение к человеку, на которого ты работаешь, не думаю, что ты станешь делать свое дело очень хорошо».
«Обычно в ранние дни он был очень веселым, — подчеркивает Чарли Уоттс. – Но когда все это сплыло, ты оставался с этим довольно больным, полностью параноидальным парнем, которого волнует лишь собственный имидж. Но имея это в виду, в период, когда он умер, он жил недалеко от меня в Сассексе. Обычно я чуть-чуть виделся с ним по дороге домой из студии и снова стал сближаться с ним. Но я никогда не был для него угрозой. Начнем с того, что я не играл на гитаре, я не был певцом – и то, и другое, что он хотел делать – и я не был сочинителем песен. Я был ударником, и если бы он попросил меня сыграть на пластинке, то я бы сыграл с ним».
Джонс обозначил предварительные неопределенные музыкальные планы. Митч Митчелл, Джон Мэйолл, Стиви Уинвуд и Алексис Корнер приходили, чтобы повидаться с ним и докладывали всем, что он пребывает в хорошем настроении и очень не прочь воскресить собственную карьеру. Также он отдалился от субстанций. Тем временем у «Стоунз» были более решительные намерения, так как они включили в работу нового гитариста Мика Тейлора и начали репетиции к своему грядущему концерту в Гайд-парке в субботу 5 июля.
«Он позвонил мне во вторник перед Гайд-парком», — вспоминает Ширли Арнольд. – После того, как появилось заявление о том, что он уходит, его очень озаботило то, что подумают фаны. Я сказала, что я буду передавать ему всю фанскую почту. Он говорил мне, что собирается замутить нечто с Алексисом Корнером, и все выглядело очень симпатично. Мик все время спрашивал: «Звонил ли тебе сегодня Брайан ?» Он был неподдельно заинтересован в собственном благоденствии и в том, что он делал. Брайан спросил меня, не пойду ли я работать на него, и не будет ли это истолковано превратно в группе ? Я ответила, что никогда не покину офис, но всегда буду помогать ему. Его было приятно слушать. Я положила трубку и написала ему письмо на 2-х страницах, где сказала все то, что я сказала ему по телефону — что я всегда буду рядом ради него».
Следующей ночью Ширли была разбужена в ранние утренние часы звонком телефона. Полусонная, она узнала голос Джоан, жены Тома Килока. Она говорила что-то о бассейне: «Брайан не вышел…» «Что ты имеешь в виду ? — спросила Ширли. «Он, наверное, просто где-то заблудился». Если бы только…
«Это было ужасающе, на следующее утро в офисе, — говорит Ширли Арнольд. – Чарли плакал. Мик не мог разговаривать. Я не спала. Я взяла мини-такси на работу к 7-ми часам. Проезжая через Вест-Энд, я увидела заголовки газет: «Брайан Джонс утонул». Я открыла офис и первый звонок был от Йоко Оно, она хотела выразить соболезнования от себя и Джона. Потом позвонил Алексис. Чарли был первым, кто приехал. Он был в таком шоке, что просто ходил по залу заседаний без единого слова и плакал».
Но Чарли также был тем, кто саркастически смеялся на похоронах Брайана, когда траурный кортеж шествовал по улицам Челтнема, а в это самое вермя полисмен просалютовал. «Для меня было неожиданностью, что он умер, — говорит Уоттс. – Он на самом деле наводил порядок у себя дома. Он водил меня по дому и красил все эти стены… В те дни немного в тренде были пурпурные стены. Это было типа одного из домов Джимми Пейджа – очень модерново».
Насколько якобы можно было быть уверенным, Брайан вышел поплавать поздно ночью в бассейне Котчфорда с подогревом. Те, что присутствовали рядом – строитель Фрэнк Торогуд, его подруга , медсестра Джанет Лоусон и подруга Джонса – студентка Анна Волин, — все они дали свидетельские показания. Ни одно из них не совпадало друг с другом в полной мере. Были серьезные несостыковки в плане точных подробностей того, кто где был и что делал, когда Брайан, предположительно один, вышел в полночь поплавать. Очень «кстати» или иным образом, никто не был у бассейна, когда Джонс каким-то образом нырнул, чтобы встретить свою смерть. Например, Торогуд в своих показаниях сказал, чтопросто вышел на минутку за сигаретой.
Коронер записал в вердикт «смерть в результате несчастного случая»: причина смерти – утопление. Вскрытие показало, что и печень, и сердце покойного были довольно сильно увеличены вследствие алкоголизма. Хотя анализ мочи, взятый патологанатомом, и открыл «следы субстанции, напоминающей амфетамин» и «дифенгидрамин… содержащийся в мандраксе», в теле Джонса не содержалось барбитуратов и ничего из опиато-производных, свидетельствующих о приеме тяжелых наркотиков. На кромке бассейна был найден ингалятор, что повлекло подозрения в том, что у Джонса приключился приступ астмы. Но Пэт Эндрюс ни разу не видела, как он пользовался своей астма-помпой: «Даже когда он начинал огорчаться после споров со своими родителями». Ширли Арнольд также говорит, что она никогда не видела у него приступы астмы: «Кит говорит то же самое. Он никогда не видел ни одного». Доктор Альберт Сакс, который проводил вскрытие, обнаружил свидетельство, достаточное для того, чтобы указать на факт, когда «во время смерти от приступа астмы легкие бывают легкими и опухшими», чего не наблюдалось в случае с Брайаном Джонсом.
«Я предполагаю, что он был под кайфом – это был тот инцидент, который ждал несколько лет, чтобы произойти с ним, — говорит Джеред Манковитц. – Я бы не удивился, если бы это была случайная смерть, но я не верю, что это было убийство. Я не вижу мотива, но Брайан вполне мог вызывать презрение. Эти строители, которых он нанял, видевшие эту истрепанную, длинноволосую, бухую поп-звезду. Они просто подумали: «Ебаный онанист». Наверняка он спровоцировал кого-то. Я думаю, что тут было наверное некое баловство, которое вышло из-под контроля. «Я преподам урок этому маленькому факеру», типа этого».
Мик Джаггер продолжает совершенно скептически относиться к теориям о том, что Джонс был убит. «О, пожалуйста! – говорит он безапелляционно. – Меня там не было. Я лишь знаю то, что говорят все остальные. У меня нет теорий. Я только знаю, что мне сказали в то время, и это казалось довольно резонным». Что он выпивал, и это была случайность ? «Все это звучало в большой степени очень нормально для истинной причины. Но кто его знает, что там произошло ? Тогда я никогда не задавал себе этот вопрос. Это звучит немного вроде, когда кто-то пытается раскрутить некую книгу или что-то».
Интрига касательно смерти Джонса действительно породила мини-индустрию книг. «Я считаю, что он был определенно убит, но я не считаю, что он собирался умереть, — говорит Терри Роулингс, чья книга «Кто убил Кристофера Робина ?» — это одна из немногих достоверных и скрупулезно исследованных попыток приблизиться к основе того, что случилось в ту судьбоносную летнюю ночь. Расследование Роулингса основывается на предполагаемую предсмертную исповедь, сделанную Фрэнком Торогудом в присутствии Тома Килока в 1993-м. Вслед за этим, криминальная телепередача Би-би-си посвятила свой выпуск этому делу, и на свет выплыли новые улики, однако оно по прежнему не является вопросом решенным.
Том Килок умер в 2009-м, и многие из тех, у кого были взяты интервью для данной статьи, в 1999-м имели теории вроде: «Не упоминайте мое имя, но…» по поводу того, что же именно произошло в мутных водах Котчфорда. С годами продолжали появляться всё теории заговора. Центральная мысль в них – это то, что в Котчфорде в ту ночь была вечеринка, и на ней присутствовало гораздо большее число людей, чем было установлено раньше.
«Я слышал от модели Аманды Лир, что она была приглашена на вечеринку дома у Брайана, и он прислал авто, чтобы довезти её, — говорит Пэт Эндрюс. – Но на полпути она ножиданно решила, что поедет повидаться с Сальвадором Дали. И вот, она остановилась в Гетуике, отправила машину обратно в Котчфорд и пересела на самолет. Она сказала мне, что если бы она могла изменить хоть что-то, то от этого ничего бы не изменилось». Потом, существуют и безумные теории. Его заказал Аллен Кляйн…. Его заказали «Стоунз»…. Кажется, что все подряд, кроме попрошайке с травяного холма, приложили к этому руку.
«Естественно, я не знаю, что случилось, но вещь, которая вызывает мои подозрения, это то, как люди стали вести себя после этого», — говорит Пэт Эндрюс. Мы заходим на уже знакомую нам территорию. Личные вещи Джонса были вывезены из Котчфорда. Его одежда была сожжена. «Его белье также было сожжено, — говорит она. Все, что я реально знаю – это что полиция поработала не на совесть». Департамент расследования преступлений Сассекса продолжил рассматривать эту смерть как подозрительную, даже заново открыв несколько линий расследования спустя полгода после того, как Джонс утонул, но из этого ничего не вышло.
«Долгое время все подряд были в шоке от всего этого,- говорит Ширли Арнольд. – Но я помню, что гораздо позже Кит начал реально возмущаться со словами: «Какого хрена они сожгли его одежду ? Почему ?» Но ведь анализ того, кто там был и куда все они делись, не вернет нам его, не так ли ? Это не утолит нашу скорбь».
Как и Мик Джаггер, Чарли Уоттс остается непоколебимым в уверенности, что в его смерти не было ничего зловещего. «Я думаю, что он принял сверхдозу. В Англии очень редко, когда у кого-то есть на дворе бассейн. От него идет пар, и думаю, что он принял много успокоительного, что он очень любил делать, выпил, что он частенько делал, и чего ему не нужно было делать, потому что он не был достаточно устойчив к алкоголю. И я думаю, что он пошел плавать в очень горячей ванне. Я не вижу причины, по какой вы так озабочены его убийством. Он был более ценен как живой, чем как мертвый. Если бы вы решили пришить его или что-либо, то вы бы постарались и стали его менеджером. Честно говоря, я не думаю, что его стоило убивать. И я не имею в виду это в плохом смысле слова. Особенно в то время. Он был очень хлипкой и грустной фигурой. И в некотором роде, возможно, если бы он прожил еще 20 лет, то он стал бы еще более безнадежным. Он бы ковылял по Кингс-роуд, понимаете… тенью самого себя. Что очень ужасно. Лучше было, что он ушел именно так, как это случилось».
«Это все очень жутко и сверхъестественно, — предполагает Терри Роулингс. – Во всей истории есть несколько очень темных уголков». Последнее издание «Кто убил Кристофера Робина ?» от Роулингса носит подзаголовок «Правда об убийстве Роллинг Стоуна»; она была опубликована в июле 2014-го, и хоботок автора еще более углубляется в эти туманные закоулки, содержа и новую информацию, но спустя 46 лет после события многие детали, окружавшие смерть Джонса, по-прежнему считаются неясными или спорными.
«Я видел, как Брайан плавал в жутком состоянии, в море с постоянными бурунами», — сказал Кит Ричардс Роберту Гринфилду в интервью-марафоне для «Роллинг Стоун» в августе 1971-го. – Я нырял под воду с Брайаном на Фиджи. Он был чертовски хорошим пловцом».
По поводу его смерти реакцией Ричардса было: «Такой красивый парниша, мужик. Он был одним из тех, кто так красивы с одной стороны, и такие мудаки – с другой. Брайан, как ты мог сделать это со мной, чувак ?» Ричардс, тем не менее, со временем изменил свое мнение, судя по многим беседам с течением лет, из которыхх наиболее известно его интервью-исповедь для “Q” в 1987-м: «По правде, я не думаю, что вы найдете кого-нибудь, кому нравился Брайан. У него было столько заскоков, что он не знал, за какой ему зацепить петлю. И тогда он утопился».
Между признаниями о том, что «я спер его старушку» и страстью Брайана «колотить своих баб», Ричардс также нашел время и на то, чтобы воскресить избитую старую сказку из ранних дней о том, как Джонс платил себе на 5 фунтов больше. Даже с наступлением нового века, кое-какие мрачные воспоминания, очевидно, по-прежнему терзают этого гитариста…
«Когда они репетировали перед туром «Мосты в Вавилон» в Торонто (в 1999), то Рон Вуд каким-то образом завладел парой старых гитар Брайана – 9-ти струнной и 12-ти струнной ”Teardrop”, — утверждает Терри Роулингс. - Кит поворачивается вокруг себя и бросает ему: «Унеси ты эти ебаные штуки» (В августе 2015-го несколько более успокоившийся Ричардс признался, что его величайшим сожалением было то, что он не помог Джонсу более, чем он это сделал).
«Думаю, что самой важной частью жизни Брайана было не играть в группе, которую обоготворяли, а познакомиться со своими кумирами, — говорит Пэт Эндрюс. — Я думаю, что он дорожил этим больше, чем возможностью стоять перед кричащими девчонками. Он очень сильно уважал своих фанов, вот почему сохранилось так много писем Брайана, потому что он всегда отвечал на фанскую почту. Но я реально считаю, что он был в поиске чего-то другого, а не просто фимиама».
«Моей настоящей целью в жизни не является стать поп-звездой, — говорит Брайан Джонс в документале «Чарли – мой дорогуша», снятом во время тура «Стоунз» по Ирландии в 1965-м. — Я получаю от этого удовольствие – с ограничениями – но я реально не удовлетворен как в художественном, так и в личном плане».
«Он был смышленым, членораздельным, одаренным, сияющей «звездой», но еще и дефектным человеком, — говорит Джеред Манковитц. – Это было довольно грустно с ’66-го и до сих пор, и это был грустный конец грустной жизни. Он многого не осуществил. У него были проблемы, и рядом не было никого, кто мог что-то с этим поделать, и он сам – в последнюю очередь».
Если «грустный» и зловещий – это лишь два пути выбора, то тогда это довольно убогий итог юной жизни, которая всего за 5 лет до этого еще казалась столь многообещающей. На бесплатном концерте в Гайд-парке, который стал мессой-реквиемом для Брайана, были выпущены тысячи бабочек, и Джаггер прочитал фрагмент из «Адонаис» Шелли.
Потеряв своего основателя, «Стоунз» и сами скатились в относительную темноту. «Это была очень мрачная группа, по любому, — говорит Джаггер о периоде «Симпатии к дьяволу». – Группа всегда была очень мрачной». А сейчас ? «Ага, я думаю, что да. Определенно». В конце 1969-го, на автополигоне в Альтамонте, они открыли еще одну коробку, но вместо бабочек оттуда вылетели фурии. Мик Джаггер стоял в центре сцены, умоляя Ангелов Ада успокоиться, в то время как его фанам расквашивали лица бильярдыми киями. Игры с Сатаной соприкоснулись лицом к лицу с реальным злом, и это зло алкало крови. Где-то в гуще массовой драки рука Немезиды упала на голову 18-ти летнего Мередита Хантера — в то самое время, как он продвигался к сцене, размахивая пистолетом. Еще один еще один выстрел мимо…
В то же самое время Джими, Джэнис и Джим уже стояли за кулисами в ожидании своего выхода на жертвенный алтарь. Но в лице Брайана Джонса 60-е уже нашли своего первого рок-н-ролльного священномученика.
