“The Guardian”, 27 сентября 2018
Джуд Роджерс
Спустя пятьдесят лет, прошедших со времен первой встряски истэблишмента своей потрясной обнаженностью, Марианн Фейтфулл с её интимным новым альбомом по-прежнему находится в блистательных контрах со всем миром…
Чтобы попасть в квартиру Марианн над бульваром Монпарнас, нужно проехать 4 этажа в крохотном арт-деко лифте — типа того, где двоим пассажирам волей-неволей придётся узнать друг друга достаточно хорошо. Дверь открывает Мириам, 20-ти … сколько-то… летняя помощница Марианны, которая приходит к ней каждое утро, оставаясь там до 18.00 (она — начинающая кинорежиссер и заваривает убийственный кофе). Везде шаткими кучами лежат книги: на полу, рядом с полками и по всему обеденному столу. Тут же пышно цветёт орхидея (украденная из гостиничного номера Роджером Уотерсом, другом Фейтфулл), а в рамке рядом с ней стоит письмо от отца Марианны. Оно было отправлено ей сразу после публикации её мемуаров в 1994-м. «Это был странный, военной эпохи, брак двух людей, сотворивших тебя, дорогая, — говорится в нём. – Я ощущаю гордость, и не только за твои достижения в твоей успешной карьере, но и за твои удачи в процессе перероста в такую милую и зрелую личность. Куча любви, твой папа».
Неожиданно в коридоре гремит голос, который способен вызвать ужас, исполненный надтреснутости и угольной пыли: «Мириам!!!» Спустя несколько минут появляется и сама Марианн Фейтфулл, но уж она-то абсолютно не вселяет ужаса. Расцветая в улыбке, она медленно прихрамывает ко мне все ближе и ближе; сегодня она улыбается почти не переставая несмотря на то, что испытывает ощутимую боль. Она упала и сломала спину в 2013-м, а потом, следующим летом, упала и сломала шейку бедра. Установка импланта была неудачной и привела к инфекции вокруг него. Этой осенью требует операции её плечо, и в довершение всего в её левой руке поселился артрит – в пишущей руке.
«Это буквально больно, нахрен… делать что угодно», — говорит она, поудобнее устраиваясь в своем кресле с помощью Мириам. Та принесла веер, плюс блюдце с манго, порезанное на крошечные кусочки, которые доносит до её рта, пока не достигает финальных ломтиков («Прости, что я такая отвратная»). Потом она медленно закуривает сигарету: несколько лет назад она снова начала курить. «Это единственное, что я себе позволяю. Я даже больше не пью кофе!» — театрально вздыхает она. «Бля, всё болит. Но не бойся и останавливай меня, нафиг».
Мы здесь для того, чтобы поговорить о 21-м альбоме Фейтфулл, у которого фантастическое название – «Отрицательная одаренность», придумка Китса, о которой она узнала, еще будучи подростком. «Это о том, как смотреть на что-то со всех сторон, со всех точек зрения, пи этом зная, что всё на свете одинаково важно, и что кое-какие тайны нельзя списать на факты и причины. Это замечательно». В свои 71 Фейтфулл выглядит одинаково замечательно как передо мной, так и на его обложке – её короткая клочковатая стрижка уложена без лишних прикрас, а трость для ходьбы бесцеремонно зажата в её правой руке.
Группа, которую она собрала для его записи, также неплоха: Ник Кейв и Уоррен Эллис из “The Bad Seeds”, певец-композитор Эд Харкорт, продюсер Роб Эллис и гитарист Роб МакВи. Все они с течением лет уже сотрудничали с Фейтфулл, но это был первый раз, когда это были просто они вместе, забившиеся в частное шато-студию у берегов Сены на две недели в январе. «Быть с ними…», — её глаза морщатся от удовольствия. «Это не семья, но это ощущается как групповая душа и групповой проект. Какая радость тусоваться с этими чудесными мужчинами!»
Это также и глубоко личная пластика, говорит она: «Об одиночестве и любви. Это самая честная пластинка, что я когда-либо записывала. В ней нет скрытых углов». Слова из открывающего его трека ”Misunderstanding”, анонсированного скорбящим альтом Эллиса, лишь устанавливает эту сцену: «Потом ты обнаруживаешь себя одиноким, ты не можешь объяснить это… такой позор, нет пути в жизни».
Это бесстыдно и резко о том, как стареют: «Я боюсь, что это операция на открытом сердце, дорогой».
Музыка Фейтфулл редко обсуждалась в мелких деталях. Да, с ней изначально подписали контракт лишь потому, что менеджер «Роллинг Стоунз» Эндрю Олдэм наткнулся на неё на вечеринке, позднее сказав, что увидел там «ангела с большими сиськами» и «лицом, которое можно продать». Нет, того голоса, который подходил под то лицо с нерезким фокусом, у ней уже нет, да и не было никогда. Даже первая песня, которую она спела – “As Tears Go By” – своим невозмутимым преподношением словно скинула с неё покров всех сантиментов. Ей было 17, и она звучала как Нико до Нико. (Она снова поёт её на “Negative Capability”, с изрядной настойчивостью снова провозглашая над ней свои права).
«Уже тогда она была полностью сформирована, — говорит Уоррен по телефону из её парижского дома; он впервые познакомился с Фейтфулл после того, как сочинял вместе с Ником Кейвом для её альбома “Before The Poison” (2005). Она появилась в их гараже на задворках Парижа, села на ящик из-под молока и спела этим надтреснутым, характеристичным баритоном, от чего все выпали в осадок. «Она поет назло самой себе. В некотором роде она напоминает панк-рокершу – она всегда былав контрах с тем миром, что окружал её». Однако она никогда не была и отчетливо рок-н-ролльной, добавляет он: да, она была обручена с тем миром, но после него убежала в театр, предпочтя жизнь в мире слов и идей. Как ничего лучше этого, ей нравится говорить о книгах за обедом или за чаем, что они часто и делают. «Я преклоняюсь перед ней», — говорит он; тот сантимент, к которому он возвратится в позднейших текстах. «Я люблю Марианну».
Он впервые увлекся её музыкой на “Broken English” – обильном на синтезаторы сполохом пост-панковского огня и ярости, которые лишь подчеркнули её индивидуальный талант. Сквозь её бэк-каталог искрятся и многие другие необработанные бриллианты: в её ранние дни — великолепные версии “Ne Me Quitte Pas (Les Parapluies de Cherbourg)” Мишеля Леграна и “Courting Blues” Берта Дженша; во время 80-х и 90-х — фантастические экскурсии в реггэй, кантри и трип-хоп; и в недавние годы — прекрасные дуэты с такими гигантами, как Пи Джей Харви, Анохни и Ник Кейв. Её первый сингл с новой пластинки – “The Gypsy Faerie Queen” – это еще один дуэт с Кейвом, а его слова – изысканная мистическая медитация по поводу того, на что это похоже – следовать за призраком девушки, которая «несет посох из черного терновника, чтобы помочь ей идти. Я только слушаю, как она поёт, но я никогда не слушаю, что она говорит… больше никогда».
“Negative Capability” также отражает и другие тяжкие события последних дней. Когда парижские террористические атаки в ноябре 2015 стали кульминацией истории её любимого театра «Батаклан», что стоит за несколько километров от её квартиры, Фейтфулл по горячим следам написала песню об этом: “They Come At Night”. Её слова беспощадны: «Те, кто выжил в ту ночь, по-прежнему полностью травмированы. Но другим душам не повезло –застреленным, как собаки, выстрелом прямо между глаз». Она спела это в том театре ровно год спустя после атак вместе с Уорреном Элисом и Эдом Харкортом в её группе. Тем не менее , она больше не будет давить на политику: «Я не думаю о ней, или пытаюсь, потому что это просто так ужасно, так вгоняет в депрессию… Но на протяжении песни мне пришлось сделать это».
А потом приключились смерти лучших друзей. Мартин Стоун, постоянный гитарист Фейтфулл и авторитетный продавец антикварных книг, умер в ноябре 2016-го. «У него была очень тяжелая смерть, да уж… Рак. Он реально не хотел умирать». В следующем июне, также умерла лучшая подруга Фейтфулл — Анита Палленберг. Моим первым соприкосновением с Фейтфулл было её интервью о Палленберг для спецвыпуска «Обсервер» в конце 2017-го: для обычно они болтали друг с другом по телефону каждый день, сказала она тогда, и по-прежнему невероятно скучает по ней. «Но на самом деле, у Аниты была очень хорошая смерть, — говорит она сейчас. – Она просто ушла. Я сейчас не говорю с друзьями о ней. Всё кончено. Она ушла».
В “Negative Capability” есть песни для них обоих: “Don’t Go” для Мартина и “Born To Live” — для Аниты. «Печаль, держись подальше, подальше от меня, - поется в последней песне. – Я ненавижу терять старых друзей. Печаль – это мой враг».
Помогает ли ей процесс сочинения песен ? «Нет, не помогает. Что это такое ? Долбанная терапия ? Я написала песню для Аниты, потому что я любила Аниту. Я написала песню для Мартина, потому что я любила Мартина. Я не пишу песни, чтобы помочь себе».
Другие вопросы по поводу её личных мотиваций также получают оборону. Я говорю ей о том, как я был поражен её блестяще честной автобиографией “Faithfull” (1994); она также брутально правдива, каки знаменитые недавние мемуары Вив Альбертайн и Лили Эллен.
По поводу полицейских нарко-обысков в доме Кита Ричардса «Редлендс» в 1967-м, когда Фейтфулл предстала обнаженной в меховом коврике, она написала: «Они появились перед глазами публики со своими репутациями, поднятыми до уровня опасных гламурных преступников… Я была разрушена всеми теми вещами, что усиливали их»; и о своей первой песне “Sister Morphine”: «Мне никогда не предоставлялась возможность прорваться сквозь свой имидж… Оставит эту лубочную куколку за своей спиной мне было строго запрещено».
«Тогда я была по-прежнему очень разозлена», — говорит она сейчас.
Что же она думает по поводу аналогичных откровений после кампании #Ятоже ? Её реакция непривычна: «Да насрать с высоты». Реально ? «Да». Но когда другие женщины правдивы, как ты сама, то довольна ли ты ? «Ага, я очень довольна. Горда. Бля, час пробил! Женщины проводят всю свою жизнь, просто пытаясь подарить мужчинам удовольствие». Не то, что ты одобряешь их дела ? Она фыркает, по-прежнему улыбаясь: «Что угодно!»
Вместо этого, Фейтфулл рассказывает мне о своей матери-австриячке – Еве фон Захер-Мазох, и бабушке-еврейке Флоре, которые жили с ней в самом обычном доме с террасой в Рэдинге после того, как её родители развелись. Её мать была актрисой и танцовщицей перед Второй мирвой войной; во время самой войны она жила со своей матерью в Вене, будучи защищенной от нацистов благодаря своему аристократическому прошлому. «Но когда русские вошли в Вену, то моя мать и бабушка были изнасилованы, и после этого моя мать забеременела и сделала аборт. Ап отом следующее, что случилось – что случается всегда – это что она реально захотела еще одного ребенка. Потом она познакомилась с моим отцом, и я думаю, что она подумала, что он будет отличным отцом ребенка, потому-то она и вышла за него замуж, и они родили меня».
Ева фон Захер-Мазох в юности
Они расстались 6 лет спустя. «Наверное, это было к лучшему, — говорит Фейтфулл, — или я бы стала совсем другим человеком. Наверное, я бы не ненавидела мужчин столь сильно! Но, понимаешь ли, мама нуждалась во мне…» Фейтфулл добавляет, что она сделала много поступков, похожих на её материнские. У ней был аборт в начале 1965-го после того, как во время британского тура она забеременела от Джина Питни, а потом она вышла замуж за своего бойфренда на протяжении нескольких лет – владельца галереи «Индика» Джона Данбара, от которого в ноябре родила сына Николаса. «Мне потребовалось много времени, чтобы уйти от того чувства, что мне передала мама, по поводу мужчин. Десятилетия. Но я больше не ощущаю его».
Также она забеременела от Мика Джаггера, ради которого покинула Данбара в 1966-м, но на 7-м месяце беременности у ней сделался выкидыш. Имело ли это событие продолжительный эффект ? «Да, конечно, — говорит она, – но пожалуйста, мне потребовались годы для того, чтобы отделить себя от «Роллинг Стоунз». Я больше не общаюсь с Миком, совсем, и я не хочу говорить о тех временах». У ней было еще два брака: с Беном Брирли из “The Vibrators” в 1979-м, который продолжался 6 лет, и с писателем Джорджио Делла Терца в 1988-м, который длился 3 года. А потом были 15 лет отношенийс французским продюсером Франсуа Раваром, который все еще является её менеджером; они расстались в 2009-м, но по-прежнему хорошие друзья.
«Моим главным приоритетом в голове всегда была моя работа, — продолжает она, – но потом, конечно, идут мужчины… и это реально было не то, что я хотела, но я была слишком хорошенькая для того, чтобы сидеть одной». В 1969-м на самолете она пережила попытку самоубийства от передозы наркотиками; год спустя она развелась и потеряла родительские права над своим сыном. К 1972-му она была анорексичной наркоманкой, жившей без удобств в Лондоне. «Моим ответом на все было: наширяться так сильно, как только возможно, и жить на улице, что сделало меня типа непривлекательной». Став непривлекательной — это освободило тебя ? «Ага!» Её улыбка становится еще шире, как если бы это было самое чудесное откровение на свете.
Однако большую часть своих умозаключений по поводу прошлого и настоящего Фейтфулл оставляет для стихов к своим песням. В “Negative Capability” она присылала их Кейву или Харкорту (кого бы она не считала наиболее подходящим), дабы те положли слова на музыку. «Мне пришлось быть очень деликатной по отношению к Нику, — говорит она, — имея в виду то, что недавно произошло». Это был первый проект, над которым Кейв работал со времен “Skeleton Tree” – альбома “The Bad Seeds”, законченного после cмерти его сына-подростка Артура. Уоррен Эллис находит, что близкое соседство этих двух альбомов во времени – это очень трогательно. «Видеть, как люди пытаются создать нечто в состоянии отчаяния – это было душераздирающе, но смиряюще. Быть свидетелем этого – это значит менять твою жизнь, видя то, какие душевные силы и побуждения приходят им на помощь».
Анита и Марианн с сыном в Гайд-парке, 5 июля 1969
В задачу Эда Харкорта входила аранжировка нескольких наиболее жестких и грустных песен (они знают друг друга со времен “Meltdown” Патти Смит в 2005-м, где все завершилось тем, что Харкорт саккомпанировал Фейтфулл на фортепиано на вечеринке после шоу). «Она очень забавная, остроумная и сильная, но также и очень чувствительная. Ей нужны компания и люди вокруг неё». Он провел немало времени, подгоняя свою музыку под её слова; как говорит он сам, то, что она пишет, испытало влияние бит-поколения и джаза, временами это – «поток сознания», но более похожий на поэзию. «А еще мне пришлось иметь в виду её диапазон. Она могла сказать: «Я не могу спеть вон то, долбанный идиот!» — он смеётся. – «У ней нет тормозов, и мне потребовалось определенное время, чтобы привыкнуть к этому. Но это почти всегда в большей степени взрыв чувств, чем злой умысел».
Их две недели в старом шато на реке Сене был очень особым опытом, говорит он. Уоррен Эллис и Фейтфулл оставались в шато, в то время как Харкорт, Роб Эллис и Роб МакВи ночевали неподалеку в доме-лодке с фортепиано и столом для пула. Каждый день они вместе обедали (так, один рецепт трески на пару вернулся в этот мир вместе с Марианной: теперь её часто готовит Мариам), а потом группа подготавливала все для себя в студии перед тем, как Марианне помогали войти в контрольную рубку, чтобы там она спела.
Она решила начать их первую сессию с “No Moon In Paris”, на вкус Эллиса – самой грустной песни на пластинке. Её слова таковы: «Как же здесь одиноко сегодня вечером… что я могу сделать, кроме как притвориться, будто я – смелая ? И притвориться, что я сильная, когда я слаба ?»
«Все в той комнате взяли первые попавшиеся инструменты, и в самом конце мы все были в слезах», — говорит Эллис. После этого он полчаса просидел в своей комнате, чтобы придти в себя, и Марианн зашла, чтобы взглянуть на него. «Все мое лицо было красного цвета, и она сказала: «Ну как, все было нормально ?» Было ли это нормально, Марианн ? Посмотри на мое состояние… бля!»
Те две недели были волшебными – говорит Фейтфулл. Она надеется, что это еще когда-нибудь повторится.
Перед тем, как я ухожу, она медленно поднимается, еще одна сигарета в её руке, и берет меня в небольшой тур по квартире, показывая на прекрасную обнаженную и несколько пейзажей от Аниты Палленберг («Люди забывают о том, какой у ней был потрясающий талант»). Снимок Фейтфулл и Мика Джаггера из студии висит в тубзике («Там ему и место!»). Половина её двуспальной кровати обложена книгами, как и остальная часть дома: она указывает на одну, которую она читает, про Джона Леннона, и другую - о Шелли, её следующий проект, также при участии Уоррена Эллиса, будет основан на «Прометее Освобожденном». «Я не могу рассказать более ничего!» — плутовато улыбается она.
В жилой комнате она также показывает на рисунок юной девочки, который выглядит поразительно похоже на неё в детстве. Это её 6-ти летняя внучка Элиза, дочь её сына Николаса, с которым в последнее десятилетие Фейтфулл наконец-то воссоединилась. Он финансовый аналитик, говорит она. «Очень чувствительный». Её два других внука – это Оскар, который играет в рок-группе под названием “Khartoum” и Ной, который еще учится в колледже. «Он скоро придет, чтобы присмотреть за мной и приготовить мне еду и быть моей любовью». Для неё это чистой воды блаженство.
Так что ж: даже небезоблачная последняя декада все равно светилась для неё неким восхитительным лучом надежды ? «Мы прошли через многое. Но мы вышли из этого – и я горда тем, что мы сделали это. Потому что я люблю, когда у меня есть семья». Еще одна улыбка. «Я не ожидала этого». Создавать музыку с друзьями, которые поддерживают её как физически, так и морально, укрепили её силы в моменты одиночества, говорит она. «Но я не хочу, чтобы кто-нибудь меня жалел, — добавляет Марианн, глядя мне прямо в глаза. – Нехрен делать… Я так благодарна, что прожила достаточно долго для того, чтобы добраться досюда». Она оглядывается вокруг, по-прежнему сияя… «До сюдова, вот».
