«Когда пишешь песню, нет правил»

Rolling Stone”, 26 октября 2020

Автор: Кори Гроу

Кит Ричардс о своем новом бокс-сете, следующем альбоме «Стоунз» и той, которая реально послужила вдохновением для “You Don’t Move Me”.

Гитарист также вступает в дискуссию по поводу протестов “Black Lives Matter”: «Кажется, пришло долбанное время».

 

Стоит конец сентября, и Кит Ричардс вернулся к работе после полугодичной паузы. Он хвастается, что его температура показывает 36,5  («Я охлаждаюсь», — говорит он), приехав в студию “Germano” на Манхэттене, чтобы продолжить работу над следующим альбомом «Роллинг Стоунз». «Зайдя в студию вчера, я понял , что я был в этой же комнатке в самом начале марта, и мы просто делали то, что делали, а на следующий день в лопасть попало дерьмо», — говорит он с громким смешком. «Так что вчера у меня было чувство дежавю. На данный момент, у меня просто полные штаны радости от работы! Тут  особо не много делать надо, понимаешь ?»

Ранее в этом году, «Стоунз» сделали вброс в виде “Living In A Ghost Town”, угрюмо-проникновенного «рокешника» о выживании в самоизоляции. Они записали его для альбома, но Ричардс говорит, что группа издала его пораньше, так как «просто оказалось, что песня чертовски актуальна». Ричардс живет в Соединенных Штатах, в то время как Мик Джаггер остается в Европе и, таким образом, пара сочиняет  песни на удаленке, пересылая друг другу идеи для песен. «Мы общаемся через Атлантику, а еще ждем вакцину», — говорит гитарист, а потом шутит: «У меня тысячи песен. Этого достаточно, чтобы не сидеть сложа руки».

Еще один проект, который недавно занял время Ричардса — это издание бокс-сета “Live At The Hollywood Palladium”. Он записал концерт со своей альбомной группой “The X-Pensive Winos” ближе к концу короткого тура в 1988-м, вслед за выходом его соло-дебюта “Talk Is Cheap”. Кажется,  то время «Стоунз» находились на грани распада. Они издали студийный альбом “Dirty Work” в 1986-м, но не поехали в тур ради его раскрутки; вместо этого Джеггер вернулся в студию к записи своего второго сольного диска “Primitive Cool”, и сам отправился на гастроли, намекая в прессе на «войну миров» между ним и Ричардсом, который жаждал тура «Стоунз». И посему гитарист соединился с ударником Стивом Джорданом для “Talk Is Cheap”, который содержал в себе два мейнстрим-рок хита: жизнерадостный “Take It So Hard” и “You Don’t Move Me” — мрачное признание, которое, как кажется, было направлено в сторону Джеггера. Когда Ричардс взял “Winos” на гастроли, то вместе они стали играть каждую песню с той пластинки, а также выборочно — из каталога «Стоунз», где пел Ричардс. Наилучшие моменты из “Live At The Hollywood Palladium” содержали в себе “Take It So Hard”, “Locked Away” (из “Talk Is Cheap”), а также реггей-номер “Too Rude” (с “Dirty Work”), продолжительный джэм на тему «фирменной» темы Ричардса “Happy”, и варианта “Tine Is On My Side”, спетого Сарой Дэш,  в прошлом — из группы Патти ЛаБелль “The Bluebelles”.

В переиздание добавлены три трека, которых не было на изначальном релизе “Hollywood Palladium”, в том числе “You Don’t Move Me” и два номера «Стоунз»:  хард-роковая версия “Little T & A” (из “Tattoo You”) и их сингл из ‘63 года, написанный Ленноном и Маккартни – “I Wanna Be Your Man”, которую “Winos” cпели всей гурьбой.

Глядя сейчас назад на тот концерт и то время в его жизни, Ричардс думает о них с гордостью: «The Winos заняли особое место в сердце старого Кита, — говорит он. — В то же время я не имел понятия, что  альбом был записан на самом деле. Я был так доволен, когда внезапно прозвучало: «Эй, мы зафиксировали вон то». На нем звучит великая банда».

- Ты работаешь над музыкой «Стоунз», а также ты вскоре встретишься с ударником “The Winos” Стивом Джорданом. Как в наши дни ты  ставишь себе крупные задачи в плане музыки ?

- Я давно забил на «крупные задачи». То есть, взглянем правде в глаза. Это веселенький год, чувак. Они не сделали одного — типа понять этого раньше. Так что это все импровизация и просто «постигать».

- Какая часть карантина самая тяжелая ?

- Нет толп, и это чертовский напряг для группы. Но хэй! – это юные группы, которым перекрыли их концертики, эти «бам-бам-бам». Выдернуться нелегко, вот так. Каким-то макаром нам удалось немного превозмочь его, так как что мы делаем ? Это играем музыку для народа. И вот, в этом смысле тебе нужны люди. На данный момент тут некое их отсутствие. Так что мы пытаемся пережить это, как и все обычные люди, мужик… ты понимаешь ?

- Ты можешь быть не в состоянии играть сейчас на концертах, но по крайней мере, можешь ценить некоторые из выступлений, которые ты сыграл в прошлом, вроде этого на “Hollywood Palladium”. Что приходит тебе в голову, когда ты думаешь о тех временах твоей жизни ?

- То, что произошло между мной и Миком, и в один и тот же период – что ты типа неким образом как попал в ловушку факта «быть только в Роллинг Стоунз».  То есть, просто шутка юмора, но какая экстравагантная! Но одновременно, тогда (мы) думали именно так, и этот период был для меня игрой с другой компанией парней,  и совсем иной игрой. Это было вроде так: «Эй, это напоминает мне (нечто, бывшее) 15 лет назад». И я никогда не ожидал, что буду в состоянии собрать такой состав музыкантов и толкануть его вперед.

- Что произошло между Стивом Джорданом и тобой, когда «оно» щелкнуло ?

- В то время в 80-х Чарли Уоттс сказал мне: «Кажется, нас ждет небольшой перерывчик (для «Стоунз»). И если ты надумаешь поработать с кем-нибудь еще, то Стив Джордан – это твой человек». Так что сперва “The Winos” уже были созданы Чарли Уоттсом, неким сверхъестественным образом. Чего я не понимал, когда Стив и я собирались вместе – что мы также сможем углубиться в сочинение песен и в другие, гораздо более обширные области, нежели я надеялся. Так что в то время я просто следовал совету одного барабанщика по поводу другого барабанщика. Но как только Стив и я начали работать, то мы поняли, что у нас гораздо больше места для маневров. И что мы сможем вытерпеть друг друга.

- На “Hollywood Palladium” ты шутишь, что ранее тебя выпроводили со сцены «Палладиума». Чак Берри вытолкал тебя в 1972-м, хотя позднее он и утверждал, что просто не узнал тебя. Ты отсылал слушателей именно к этому ?

- Да, да, да. Я почти что вытолкал Чака, тоже (смеется). Но у меня с Чаком были реальные отношения. Мы кончили тем, что полюбили друг друга, но нам пришлось показывать, что в реальности мы друг другу не нравимся, потому что… не знаю, почему. Я был так горд оттого, что работал с тем чуваком. И что оказался в состоянии подарить ему хорошую группу (для фильма-концерта “Hail! Hail! RocknRoll”), это была просто работка для души. Ты просто обожаешь эту штуку, и ты любишь других парней, которые тебе даны, и ты просто  реально счастлив, что можно передать их дальше.

- Ты сказал, что у Чака не было шаблонных мыслей по поводу его ценности или «влияния». А как ты понимаешь собственную ценность и влияние на музыку ?

- Никак. Я всего лишь в курсе этого, потому что так мне говорят люди. Я понимаю штуку Чака. У Чака не было никаких претензий по этому поводу. Он бы просто поступил так: «Утром – подъем, и айда в школу» (поет рифф) “Johnny B. Goode” (поет рифф). Мужик, он выпускал штуки, но у него не было этих претензий на то, что он – культурная ценность или что-либо. Он просто писал о говне, которое происходило в тот день; и ему просто посчастливилось сделать это невероятно прекрасно, без осознания. “Memphis, Tennessee” – это один из самых красивых кусочков поэзии, что я слышал. Для Чака это было просто выколачивание еще одной припевки. Но чуваку, который играет ее, не обязательно знать, в какой степени это – фантастика.

- Знаешь, а ведь невероятно плохо, что он не ценил этого в себе.

- Думаю, что ближе к концу своей жизни он начал понимать то, насколько важной была его работа, и это прекрасно. Но у него не было никаких претензий на этот счет. Чак Берри на самом верху, без сомнения. Никто не мог сочинять их вот так, чувак. То есть: ты хочешь рок-н-ролла ? Так вот же он, вместе с группой. У него была самая совершенная группа, самая совершенная студия. Они рокуют. И знаешь, больше я ничего не скажу. У меня закончились прилагательные в превосходной степени.

- В одной из песен, что ты сыграл в «Палладиуме»,”Big Enough”, есть такой клевый грув Джеймса Брауна. Ты видал его «живьем» много раз, в «Аполло» и на шоу “TAMI”. Чему ты научился у него ?

- Для нас Джеймс, особенно для Мика, был настоящим центром притяжения. Вот почему Мик – фронтмен, и ему приходится стоять на крохотной сценочке, а он хочет подвигаться. Слышать Джеймса Брауна и видеть, как он справлялся с этой проблемой – это было потрясно, потому что Джеймс не пользовался большей частью сцены; он использовал маленькую область, и Мик научился тому, в чем он был экспертом. Я всегда говорил Мику: «Ты слишком много бегаешь вокруг. Тебе надо бы оставаться в этом маленьком кружочке, потому что там ты можешь двигаться». Это уникальная вещь. А также у Джеймса Брауна была невероятно хиповая группа. Она была очень крепка. Мы играем чикагский блюз, где типа некий другой грув, но вот это – у тебя есть Мик и Джеймс Браун, и они автоматически казались сделанными из одной и той же пресс-формы, на самом деле.

- Ты всегда был огромным «двигателем прогресса» по части чернокожих музыкантов и чернокожих артистов.

- Это причина, по которой я здесь.

- Что в этом году ты извлек для себя из протестов “Black Lives Matter” по всему миру ?

- Пришло гребанное время. Я хочу сказать, в этой стране (США) приходят в голову вещи… Вот так оно и есть. Тебе приходится проживать это. Мне нелегко судить, потому что я не американец. Я живу здесь, я в сердце и душе, я один из вас, но мне нельзя вмешиваться. Я – как Путин, я отказываюсь вмешиваться в ваш процесс выборов.

- Однажды ты сказал, что в “The Winos” чувствовал себя как в ранних «Стоунз», «потому что никто никого не уважает, за исключением того, когда они хорошо играют». Что ты имел в виду ?

- (смеется) Я и сейчас настаиваю на этом. Никаких мелких разборок друг с другом; каждый просто пытается сделать всю группу чуть лучше. Но кажется,  я пытался сказать то, что в группах, где я играл, индивидуум – это самая последняя материя, которую принимают во внимание… только сумма всех частей. Это то, когда некоторые парни знают, что именно они добавляют в «нечто», не пытаясь высунуться. Не знаю, дело ли тут в «эго» или нет, но некоторые из великих групп – это великие группы, потому что в них эта проблема решена.

- Уодди Уоктел, гитарист “The Winos”, играет на этой пластинке просто замечательно. Ощущаешь ли ты, что он в состоянии «плести» гитарой именно так, как ты описывал этот процесс в плане Брайана Джонса и Ронни Вуда ?

- О, мистер Уоктел ? Да, чувак, он был моим стопроцентным попаданием. Еще одним парнем, с которым я всегда хотел работать, лишь только я его услышал. И “The Winos” были для меня большим оправданием для того, чтобы заполучить его в работу. Мне нравится его чувство мелодии и то, как он может подобрать для песни кое-что. И я люблю в мудаке все остальное (смеется). Он потрясный музыкант, большое сердце. Если вы – два гитариста в группе, то вам неплохо бы ладить друг с другом, правда ведь ?

- Он сыграл классное соло в “Happy”.

- Это фантастика, чувак. Вот почему я хотел работать с ним. Я просто ощущаю в себе очень большую привилегию быть в “The Winos”  с тем парнем. Это более высокий уровень, мужик. В нем скрывается потайная сила. И (басист) Чарли Дрейтон — ты что, смеешься ? Хаос чистой воды. Сюда же вброшен (Саксофонист) Бобби Киз, как ты знаешь, это знак свыше… это знак свыше в виде некоторых из числа самых больших энтузиастов и открытых людей, с которыми только можно было когда-либо сыграть. И я по-прежнему восстанавливаюсь после «этого».

- И с тобой еще была Сара Дэш, которая спела с тобой “Make No Mistake” и “Time Is On My Side”.

- Сара… да как я мог забыть о ней ?! Она самая красивая дама в мире, которую я знал… не знаю, как давно… с начала 60-х, когда она была в “The Bluebells” с Патти ЛаБелль. Работать с ней было такое удовольствие, снова с Сарой и всегда. Одна любовь, Сара.

- В «Палладиуме» ты исполнил “Connection”, которая была одной из твоих первых песен «Стоунз», в которой ты не только играл. Ребенком ты пел в хоре, но было ли трудно найти в себе рок-голос ?

- Это пришло главным образом от сочинения песен вместе со «Стоунз» и Миком.  Я мог сказать: «Это звучит вот так», а потом Мик подхватывал, но иногда он приходил и мог сказать мне: «Эй, возьми-ка вон эту» или «О, пой гармонии». И вот, в общем смысле, я начал петь гармонии с Миком, на… не знаю, может быть, первой была “The Last Time” и “Tell Me”, которая была, по-моему, просто ужасна, но другие ее обожали. Также из-за того, что я пишу песни и музыку, мне приходится перво-наперво петь эти песни для Мика, дабы он знал, что ему делать.

Так что петь – на самом деле для меня это было естественно, а вот учиться на гитаре – работой (смеется). Но нет, музыка – это музыка. В ней и пение, и игра на инструменте, во всем этом мало разницы. В первом случае ты используешь голос, в остальных – свои пальцы или что бы то ни было важное для того, чтобы играть на чертовой штуке.

- И первую песню, что ты сам спел у «Стоунз», была “You Got The Silver”.

- Ага. Ни одна из тех вещей не происходила случайно. Мы сыграли ее, и сперва попробовал Мик, а в конце концов все сказали: «О, а спой-ка ее ты». Без стычек и чего-то еще. Это просто было похоже на переразделение труда.

- Когда вышел “Talk Is Cheap”, ты сказал, что начал заново уважать то, что на сцене делает Мик. Чему тебя научил весь  твой опыт в профессии фронтмена ?

- Внезапно ты – фронтмен, и внезапно ты понимаешь то давление, которое возможно ощутить  просто оттого, что ты – тот самый, кто стоит там впереди всех.

Я абсолютно понял, через что мог проходить Мик — или любой другой фронтмен. В «Стоунз» я мог толкануться вперед или присесть сзади; у тебя есть эта опция, когда ты – гитарист. С “The Winos”, я понял, что у фронтмена эта опция отсутствует, и тебе просто приходится «делать это», даже если у тебя пропал голос. И вот тогда-то я и понял, что самое большая ноша лежит на фронтмене, и этого потом я никогда не забывал.

- Каковы были самые полезные уроки во все те годы от работы с Миком и до “Talk Is Cheap”?

-  Чувство облегчения, правда (смеется). Нет, просто все было по-другому. Вся эта штучка, быть в «Стоунз», насколько это — фантастично быть в «Стоунз», настолько оно было и в случае заиметь  и ту штучку, но также это – чудовищно. И кажется, в районе этого периода, когда я делал это, и Мик занимался своим… что бы там ни было… мы  ощущали необходимость на какое-то время просто поработать за стенами нашего заводика. Потом мы бы вернулись, и потом это помогло бы «Стоунз», и точно так случилось.  К периоду “Steel Wheels” и “Voodoo Lounge” все это отлично утряслось. Но думаю, нам просто было необходимо выпустить пар, чувак.

- В то время казалось, что ты направил “You Dont Move Me” на Мика. Каковы рамки, которых тебе приходится держаться в наши дни, дабы каким-нибудь образом сохранять мир?

- О, нет никаких рамок. А еще один «срач» будет обязательно. Не волнуйся на этот счет – это же «Роллинг Стоунз», Господи! (смеется) Но многие могут катиться только после пинков.

И  самое непостижимое, что когда я сочинял “You Don’t Move Me”, то на самом деле это было не о том, о чем считают все. Просто это бросилось в глаза, но это было не о том. Это просто так «прокатило».

- О чем же тогда она ?

- Я не хочу называть ее имени. Хорошо ?

- В 1977-м, в то время, когда ты ожидал суда после твоего нарко-ареста в Торонто, ты записал серию соло-песен, которые потом безбожно часто издавались на бутлегах. Некоторые из них ты исполнял с группой Ронни Вуда “The New Barbarians”, но не хотелось бы тебе когда-нибудь издать эти записи официально, принимая во внимание всю их легендарность ?

- Иногда они нравятся мне именно потому, что это – бутлеги. Я обожал петь подобные вещи, и даже не знаю, как вообще это говно уцелело, но в то же время, мне было без разницы. А потом, когда я понял, что они понравились другим людям, то я сделал вывод: «Эй, нам неплохо бы позаписать еще бутлегов». Но выпущу их я или нет – я думаю, что бутлег уже не будет бутлегом, если его издашь. Но это по-прежнему – идея. Я еще поразмыслю над ней.

- В то самое время правительство Соединенных Штатов помогло тебе выйти на свободу и позволило вернуться сюда, дабы ты вылечился от героиновой зависимости.

- Абсолютно. Эй, я очень уважаю эту страну. Они реально не подкачали и позволили мне исправиться. Они были чудесными. И я не намерен их ни в чем обвинять.

- Опиоидная эпидемия в Америке была в последнее время даже новостным заголовком. Как ты думаешь, что люди здесь должны знать о ней ? Что должна предпринять страна ?

- Ну, так ведь опиоиды – это не опиаты, это проблема с таблетками. У тебя есть проблемы с фармацевтическими компаниями, а не с наркотиками. Каждый знает, что можно перелететь через Канаду и подобрать себе точно такую штучку за 5 баксов, а здесь ты платишь сотни. Это вполне постижимо, правда ?

- Говоря в общем, каковы твои правила жизни ?

- Как можно меньше — по возможности, мой мальчик.

- Каких правил ты придерживаешься, когда пишешь песню ?

- Когда пишешь песню, то нет гребанных правил. Более того, ты постоянно ищешь случая, как их нарушить. Ты пытаешься найти некий «следующий» потерянный аккорд. Ты пытаешься найти еще один наилучший способ выражения чего-то. Сочинять песни – это не похоже на «стихи с одной стороны, музыка – с другой». Это о том, когда и то, и другое приходит вместе. И ты можешь быть великим поэтом, и ты можешь быть автором какой-нибудь миленькой музычки, но искусство и  красота сочинения песен – это сочетание и этого, и того воедино, где обе части, кажется, любят друг друга, и вот что такое «писать песни».

- Много ли ты думаешь о «хуках» и «бриджах» ?

- Только тогда, когда они попадают в нужное место.

- Из чего состоит великий рифф ?

- Он должен быть спонтанным и  абсолютно  — тот чувак, который в реальности играет его, (не должен) знать, откуда рифф пришел. Он просто  появляется на кончиках твоих пальцев и выходит из инструмента. И великий рифф — такой, о котором стопроцентно не задумываешься, без структуры,  без правил, без ничего. Это просто одна минута – и его здесь нет, а в следующую минуту он здесь (поет рифф “Satisfaction”).

- Разве он в буквальном смысле не приснился тебе ?

- Да. Вот что я имею в виду. Это лучше, чем во сне. Риффы не таковы, что их можно продумывать; их надо чувствовать и «доставлять».

- И рифф “Make No Mistake” также тебе приснился ?

- Мужик… наверное, они все (смеется). Нет, в реальности я просто довольно плотно поработал над ним, и в ней была симпатичная последовательность аккордов, которая реально меня очаровала, и я по-прежнему люблю ее. Музыковеды по-прежнему не могут понять, что же это такое. Кто-то из них спросил меня, что же именно это за аккорд, который я играю там в середине. То есть – я не знаю. Да уж, это был тот случай, когда я ближе всего подобрался к «потерянному аккорду». То есть – ну вот так.

- Как-то в прошлом ты сказал, что у тебя была проблема – поймать «проход» Скотти Мура в песне Элвиса “Im Left, Youre Right, Shes Gone”.

- Ага. Несколько их порхают в воздухе, а мы их ищем.

- Есть ли какой-нибудь рок-н-ролл, который в последнее время тронул тебя ?

- Нового рок-н-ролла нет в природе (смеется). Это бессмысленная фраза. Есть великие музыканты, и кое-какие великие певцы, и вещи. К несчастью для меня, в музыке — она до смерти «синтезирована». Лишь только ты начинаешь немного «синтезировать», то у тебя никогда не получится «реальная» штука. Но мне бы не хотелось углубляться в то, почему синтезаторы – это плохо, и их музыка, в наше время,.. за исключением того, что это хлам и попса (смеется).

- Как-то ты сказал: «Для меня важно доказать, что рок-музыка – это не просто говно для подростков, и что ты не должен чувствовать себя неудобно, когда тебе 40, а ты по-прежнему ее играешь». Ты сказал, что хотел «продолжить» музыку и «продвигать» её вперед. Как ты считаешь, удалось ли это тебе ?

- Ну… не знаю. Бобби Киз, мой старый большой дружок, называл это «музыкой взрослых», потому что рок-н-ролл считался новым жанром только потому, что у всего должно быть некое «развитие», скажем так. И я предположу, что рок-н-ролл в общем смысле, скажем, это — из времен ‘55-го, ‘56-го, а все остальное было просто новьем, и куча музыкантов на протяжении нескольких лет считала, что это еще одна новинка. Что-то вроде ча-ча-ча или твиста. А сейчас мы знаем и нечто другое.

- Это в общем-то иной расклад, чем с жанрами вроде блюза. В блюзе, когда артист становится старше, то зрители  начинают его только лучше принимать.

- А ты соображаешь, мужик. Блюз – это то, о чем это все, и что все «это» заключено в его рамках. Вся популярная музыка еще с тех пор, когда ее научились записывать, основана на блюзе. Ты идешь от регтайма к джазу, и все это основано на блюзе. Это не значит, что ты должен понимать каждый кантри-блюз, песню Слепого Лемона Джефферсона, но сам их ранжир полностью основан на этом. А потом, от этого «оно» прогрессирует, и это просто чудесно. Я хочу сказать, ты хочешь знать, что чернокожие люди сделали для мира, чувак ? Просто послушай музыку. Это экспрессия, и она трогает каждого. Она трогает белых и желтых, и волосатеньких, я не знаю… но вот что нужно сказать об этом. Это о том, как затрагивать чувства, и техника записи сделала это возможным. И с течением истории музыки, записанной музыки, влияние блюза просто массивно. Просто оно принимает различные оттенки. В музыке свинга в 30-40-е, Луи Армстронг. То есть, нужно ли мне распространяться дальше ?

- Нет. А кажется ли тебе, что ты по-прежнему постигаешь в блюзе нечто?

- Пока он жив, у него всегда есть чему научиться. Иногда очень много народу пытается сыграть его, но одновременно – это чисто человеческая слабость.

- Несколько лет назад, в документальном фильме о тебе, под названием “Under The Influence”, Стив Джордан сказал, будто ты рассматривал возможность своего ухода на покой после соло-альбома “Crosseyed Heart”. Как видим, этого не произошло. Как ты смотришь на это сейчас ?

- Ну-у… еще одна вещь по поводу шоу-бизнеса – ты иногда намекаешь на то, что хочешь сделать, но к чему у тебя нет ни малейшего намерения, не так ли ? Это часть «разводки», мужик. Но вполне вероятно, что я сказал Стиву: «Господи Иисусе, это была ужасная ночь, насрать мне на это все». Иногда ты говоришь нечто подобное. Я не говорю, что это неправда или что-то. Но тут есть некая разница между словом и делом.

- В конце 80-х ты сказал: «Быть Китом Ричардсом не просто, но также и не особо сложно. Самое главное – это познать себя». Насколько ты познал себя ?

- С 80-х не затронуты еще несколько кусочков (смеется). Осталось еще немного… но слушай, парень, мы все «залипли» здесь, пытаясь понять для себя, что же такое жизнь. Думаю, я хотел сказать тогда вот что: когда ты довольно неумышленно торчишь на публике с 19-ти лет, то людям иногда трудно соотносить это с тем, кто они такие на самом деле. И я обнаружил, что это невероятно полезно – знать то, кто же есть, блять, такой я (смеется). Мне начхать на другого чувака, и на то, что снаружи. Постоянно выезжать на этом в продолжение своего пути не получится, мужик. В этом году мне стукнет 77, Божьей милостью.  Я знаю это, мне насрать. Я очень горжусь этим. И я по-прежнему пытаюсь узнать себя чуть-чуть получше. И хотя, как ты знаешь,  се меняется по мере продвижения дальше… Нет ничего статичного.

- Можешь ли ты припомнить то, когда к тебе пришло некое подобие уверенности ?

- Тебе придется исследовать этот вопрос самому. Все люди разные. И я без понятия. Я знаю, что как люди мы способны на гораздо большее, и мне хотелось бы довести это до всеобщего сведения. Но это все, все это касается всех. Каждый должен стремиться делать свое дело еще лучше, каким бы «оно» ни было. Вот моя проповедь на сей день.

Добавить комментарий