Интервью «Плейбоя»: Кит Ричардс

Октябрь 1989

Чистосердечный разговор с Роллинг Стоуном, который побывал в самом долгом и странном путешествии изо всех возможных, о музыке, наркотиках и Джеггере.

 

«Если ты хочешь научиться играть на инструменте, то клади его на ночь в головах», — обычно говаривал блюзмен Миссиссипи Джон Херт. Именно это сделал Кит Ричардс ночью в 1965-м, когда он видел сны и проснулся, чтобы записать (и снова заснуть, чтобы заснуть) то, что станет самым известным риффом рок-н-ролла и бессмертными словами: «Я не могу получить… удовлетворения».

Представь, что ты просыпаешься, чтобы обнаружить, что сочинил песню. Представь, что та песня становится гимном твоего поколения. Представь, что живёшь с подросткового возраста до сих пор в автоклаве под давлением подхалимства и осуждения. Представь, что зарабатываешь миллионы долларов, принимаешь невообразимые объёмы наркотиков и видишь, как рядом с тобой падают замертво друзья. Представь Алтамонт, арест и тюрьму в Британии, твою семейную жизнь в таблоидах, прославленные драки с твоим товарищем по Стоунз Миком Джеггером, еще больше туров и подхалимства, распад «величайшей рок-н-ролльной группы мира», зализывание твоих наркотических проблем, новое начало соло в твои 40 лет, и потом возвращение в студию и на гастроли снова со Стоунз. Серия чудесных спасений, жизнь Кита Ричардса.

Однажды после полудня в 1944-м, когда Ричардсу было около года, он со своей матерью вышел по делам в магазин в Дартфорде, пригороде Лондона, где он родился, и пришёл домой в дом, разрушенный немецкими бомбами. Кажется, что это – подходящее вступление для международной  общественности для кого-то, чью жизнь можно охарактеризовать, среди других элементов войны, громким шумом. Будучи немного более старшим гражданином Дартфорда, ездящим повсюду на своем трёхколесном велосипеде, Ричардс узнал о другом молодом человеке из этого города, Майле Джеггере. Но пока им обоим не исполнилось по 17, Ричардс – студент школы искусств по умолчанию, и Джеггер, стипендиант гранта в Лондонской Школе Экономики, были ещё далеки от их судьбоносной встречи на вокзале Дартфорда. Ричардс, начинающий гитарист, и Джеггер, пытавшийся упаковать своим пригородным акцентом афро-американский блюз, начали репетировать с несколькими единомышленниками – школьными товарищами, со временем дерзнув в Лондон, где они познакомились с другими членами музыкальной сцены, находившимися на стадии становления.

Через год или что-то Ричардс, Джеггер, Чарли Уоттс, Иэн Стюарт, Брайан Джонс и басист по имени Билл Перкс стали «Роллингами». Стюарт, пианист буги из Шотландии, который умер в декабре 1985-го, вспоминал, что на первых порах Стоунз арендовали клуб в лондонском «боро» — Илинге – ради двух успешных ночей вторника, и «У нас не было не души; ни один человек не пришёл в Илинг увидеть роллинг Стоунз». Не теряя присутствия духа, они продолжили, нашли клубные встречи и менеджера-продюсера (Эндрю Луга Олдхэма), подписали контракт с «Декка Рекордз», поехали в  тур по Англии, поимели небольшой хит со старой песней Чака Берри и хит побольше с песней, которую им подарили два песенника из новой группы под названием Битлз.

К этому времени Стюарт больше не был официальным членом группы, так как его попросили сойти, ибо он не походил к концепции Олдхэма – тощих, злых Роллинг Стоунз. Также Олдэм настоял, чтобы Ричардс и Джеггер подучились писать песни, и закрыл их в комнате, из которой они появились с “As Tears Go By” – хитом для новой артистки олдэма, Марианн Фейтфулл. Хотя в итоге Стоунз записали песню, прошли месяцы перед тем, как они начали писать настоящие треки Стоунз. Их следующим синглом стал “Not Fade Away” Бадди Холли с его ритмами Бо Диддли.

Во время их первого тура по Соединенным Штатам, группа играла перед примерно 150-ю зрителями в Харрисбурге, Пенсильвания, на арене, предназначенной для тысяч. Они сыграли на кабельном ТВ-шоу Дина Мартина, бывшего изрядно навеселе, вслед за номером со слоном.

Спустя несколько месяцев Ричардс и Джеггер написали “The Last Time” – их первую песню, изданную Стоунз в виде «стороны А» на пластинке-сингле. Для некоторых фанов музыки это была некая имитация госпел-музыки из открытых источников. Как сказал Стравинский: «Хороший композитор не имитирует, он ворует». Следующим релизом Стоунз была “Satisfaction”. К концу1965-го их в качестве богов установили вместе с Бобом Диланои и Битлз в поп-пантеоне их поколения.

Всего лишь годом позже Ричардс, Джеггер и Джонс были арестованы в Англии по наркотическим обвинениям. Стоунз не затевали еще один крупный тур почти 3 года. К тому времени, когда они вернулись в Америку в 1969-м, Олдхэм передал свои бразды управления Аллену Кляйну, и Брайан Джонс был мёртв, утонув в своём плавательном бассейне меньше чем через месяц после того, как его попросили покинуть группу. Тур того года закончился бесплатным концертом на спидвее Алтамонт в северной Калифорнии, где перед сценой «Ангелы Ада» убили чернокожего мужчину.

«Стоунз» отступили в Европу, окруженные привычным облаком плохого паблисити. В 1970-м, они уволили Кляйна; в 1971-м они стали «налоговыми изгнанниками» во Францию; и в 1972-м, они снова атаковали амфитеатры Америки, на этот раз в окружении (помимо прочих) принцессы Ли Радзивилл и Трумэна Капотэ. На следующий визит в Штаты в 1975-м, Кит и гитарист Рон Вуд, которы заменил Мика Тейлора, заменившего Брайана Джонса, были брошены в тюрьму в Арканзасе по обвинению в ношении оружия – комическое действо, предвосхитившее невеселый арест Ричардса в Торонто в 1977-м за хранение героина.

Как только эта проблема была решена (путём концертов для слепых на общественных началах), Ричардс попытался организовать свою личную жизнь. Расставшись с актрисой Анитой Палленберг – матерью его сына Марлона и дочери Анджелы – Ричардс женился на свой 40-й день рождения, 18 декабря 1983-го, на американской модели Патти Хансен.

Стоунз подписали новый контракт с “CBS”, покинув «Атлантик Рекордз», их лейбл с 70-х. Ситуация была осложнена новоприобретенным видением себя Джеггером как соло-артистом. Первый альбом Мика Джеггера “She’s The Boss” был выпущен в 1985-м. Ко времени самого последнего альбома Стоунз “Dirty Work”, появившегося годом спустя, отношения между Джеггером и Ричардсом вошли в чёрную полосу за всё время. Джеггер отказался ехать в тур со Стоунз в поддержку их альбома, вместо этого выбрав самостоятельные выступления с нанятой группой. Ричардс, обиженный и разозлённый, завершил проекты с Джерри Ли Льюисом и Аретой Франклин, координировал музыку к фильму Чака Берри “Hail! Hail! Rock’n’Roll” и наконец-то успокоился, чтобы записать свой собственный сольный альбом “Talk Is Cheap”, выпущенный в конце 1988-го. Потом, чуть раньше в этому году, Стоунзз объявили, что они начнут в сентябре американский тур.

Ричардс, когда его спросили, есть ли вообще такая книга о Стоунз, которая ему особенно нравится, ответил: «Книга Стэнли Бута «Правдивые приключения Роллинг Стоунз» — это единственная, которую я могу читать и говорить: «Ага, именно так и было». Мы попросили Бута, автора, удостоившегося награды «Плейбоя», и компаньона Стоунз перерывами за прошедшие 20 лет, чтобы поговорить с Ричардсом.

Теперь Киту требуется около одной сотой того, что обычно ему  требовалось, чтобы продержаться целый вечер. Он по-прежнему время от времени делает глоток бурбона, но он далеко отошёл от «частых приемов лекарства» эры «Правдивых приключений». Быть с Китом в наши дни похоже на то, как это было тусоваться с покойным блюзовым певцом Фарри Льюисом – кое-кто сохраняет умеренное волнение в приятной, жизнерадостной атмосфере. Назло всем и вопреки ожиданиям, Кит может отключиться, но не так, как некоторые друзья, дабы продолжать бег на длинную дистанцию.

«Мы начали серию наших разговоров в Лос-Анджелесе, где Кит снимал видео на “Take It So Hard”, первый сингл с “Talk Is Cheap”. Весь антураж был странным: другая группа в гримёрной, неопределенное отличие в музыке. Группа звучала классно, но Стоунз звучат классно. Во время первого дубля в день записи, стало очевидно: пение Кита лучше, чем что-либо, ассоциирующееся у меня вообще с его музыкальным окружением. Его прошлое мальчика-хориста возымело в нём действие.

На следующую ночь, в первой сессии этого интервью, Кит и я общались пару часов в его номере отеля на Сансет-стрип, пока Патти не вернулась с пляжа с мисс Теодорой и Александрой, маленькими красотками.

Потом Кит начал извиняться: «Меня ждут». После встречи в студии “A&M” он приехал обратно с Джимом Келтнером, утвердившимся в вере непревзойденным барабанщиком для таких, как Рай Кудер и Боб Дилан. Третье упоминание Келтнером Иисуса в течение его первых двух минут в комнате вызвало предупреждение от Кита: «Оставь эти штучки дома, когда ты приходишь ко мне».

- А что я такого сказал ? – спросил Келтнер.

- Ты упомянул это уже 3 раза, и это меня достало – то есть, парень, висящий на кресте, какой товарный знак! (Однажды в Лондоне Кит заставил проповедь Келтнера замолчать со словами: «Я люблю Бога. Но я ненавижу проповедников»).

Наш разговор начался с личностей, но скоро приобрел некий философский характер. Он завершился в Нью-Йорке через несколько недель, несколько тысяч миль и несколько десятков кассетных плёнок. Наша последняя сессия в офисе Кита на 5-м этаже над театральным районом Бродвея закончилась, только когда Кит заснул, одарив меня и читателей «Плейбой» своим последним бодрствующим вздохом. Наша финальная плёнка заканчивается классическим храпом, который следовал после первоначального дубля “Satisfaction”.

- Это бросает вызов — следовать интригующей строчке из истории Роллинг Стоунз: «Стоунз распались; Стоунз снова собрались; Мик без Кита; Кит без Мика; Стоунз снова в туре… Какую партию Роллинг Стоунз сыграют в твоем немедленном будущем ?

- Стоунз неизбежны. Процесс неумолимо предсказуем. Я не хочу исчезать в собственном мире просто потому, что это Роллинг Стоунз, но я думаю, что 1989-й будет практически годом Стоунз – нравится ли это мне или нет. Что я могу сказать Мику и «Роллингам», кроме как: «Эта штука больше, чем мы оба» ?

Причина снова собраться вместе на этот частный момент — это хлеб с маслом ? Я скажу «да», конечно, во многом, но Стоунз не работали на гастролях 7 чертовых лет. Назови мне еще одного артиста, кто бы мог отлёживаться так долго. Мы стали Фрэнком Синатрой. Это почти как, чем больше ты оставляешь это, чем больше этого хотят люди. Я не могу выйти на улицу без того, чтобы кто-нибудь не сказал, парни-водители мусоровозов кричат нараспев: «Когда вы, ребята, соберетесь вместе, мужик ?»

Необходимость записывать пластинку без Стоунз была для меня провалом сама по себе. Когда я заканчивал соло-альбом, мне позвонили от Стоунз со словами: «Встреча группы !» по поводу собраться вместе. Точно в ту самую пору, когда я уже начал забывать об этой штуке!

- Даже за весь период того времени, что вы, парни, были по отдельности, спрос на Стоунз был по прежнему довольно велик, не так ли ?

- Ага (пауза). То, что возможно, так много людей хотят увидеть Стоунз, наверное, это чудо, не так ли ? Но понимают ли парни из Стоунз, что это за чудо такое ? Стоунз – это некие самовлюбленные ублюдки. Они не отвечают на письма фанов, кроме Билла (Уаймена). Они никогда не сделали ничего, чтобы полизать жопу публике. Вот оно что: ты хочешь этого, или нет. Это вроде философии группы.

Для нас это всё – лёгкие бабки. Это группа, от которой ждут 4 клубных концерта за неделю в Лондоне в течение года-двух, чтобы внести ясность по поводу музыки других людей. Но чем дольше ты остаешься в стороне, тем более это интенсивно, тем больше людей хотят видеть вас. Если только мы сможем продержаться вместе.

- Что относит нас к Мику Джеггеру.

- Самая большая проблема у меня с Миком, как я говорю: «Я единственный, кто наорёт на тебя и даст волю эмоциям, и это отталкивает тебя от меня».

- С другой стороны, ты был вне этого многие годы, на наркоте.

- Как-то мне удавалось работать концерты, и писать некие песни, но да, Мик заботился обо всем в течение большей части 70-х. Этот чувак вкалывал по-чёрному. Он прикрывал мою задницу. Мне кажется, что я обязан Мику. Вот почему он меня порой бесит. Когда же я «очистился» в 1977-м: «Хорошо, теперь я готов взвалить на плечи часть ноши снова. Храни тебя Господь за то, что ты брал это на свои плечи, пока я игрался в прибалдевшего художника и меня арестовывали». Он поддерживал меня на каждом гребанном (дюйме) дороги. Я совсем не обвиняю чувака.

Но когда я вернулся, мне не хотелось верить, что Мику нравится эта ноша. Теперь он мог контролировать всю эту штуку; это стало упоением своей властью. Из сортира я слышал дерьмо краем уха: «Лучше бы он оставался наркошей».

- Но когда ты выбранил его, то без сомнения, ты сказал это довольно резко. Некоторые из твоих друзей даже нахальном образом плакали.

- Я знаю. У меня лужёная глотка, я знаю. Но я подумал, что парень, которого я знал и с которым работал дольше всех, будет в состоянии справиться с этим. Теперь ему следует знать мой стиль, и ему не следует принимать это слишком близко к сердцу. Это не должно быть личным вопросом. Это мой способ выражать свои мысли; это не личные нападки.

Что реально огорчает – Мик думал, что он сможет нанять эту группу-эрзац для своего соло-тура и играть песни Стоунз; если ты решил сделать что-нибудь самостоятельно, то делай это сам по себе. У тебя вышло два альбома, играй их. Но я не думаю, что Мик настолько уверен в своих силах.

- Чуть ранее перед тем, как мы включили диктофон, ты говорил о периоде рукопашной – или чего похуже – с Миком. Хочешь обсудить это для записи ?

- Это было примерно во времена альбома “Emotional Rescue”, когда он неожиданно стал «мной и им». Ума не приложу, почему так случилось. Мик выждал, пока он отъедет на 3 тысячи миль вдаль и просто пошлёт телекс со словами: «Я не поеду на гастроли». Я имею в виду, что он мог бы сказать это мне двумя днями ранее, перед тем, как он улетел !

Мик – это несусветная смесь людей. Он по-прежнему пытается ужиться со всеми ними. Он очень, очень ревнив. Когда я был с Грэмом Парсонзом, Грэм был особенным: если он был в комнате, то все остальные становились милыми. Я сперва заметил реакцию Мика на любого, кто хотел стать его другом. Он был груб с Грэмом. Неважно, хотел ли тот быть другом Мика или нет – реакцией Мика Было: «Тебе нельзя быть с ним».

Дело не в том, что я и Мик тусуемся так много. Один из способов, что мы выработали для совместной работы так долго – это что у нас есть различные вкусы в образе жизни, но мы можем работать вместе всегда. Мне бы просто хотелось, чтобы Мик смог найти нескольких парней, с которыми он поладит. Для меня друг – это в жизни один из подарков судьбы. И я не согласен с тем, когда говорят: «Твоих друзей можно пересчитать по пальцам одной руки». Если это так, тогда ты возделываешь неправильные акры, потому что друзья есть везде.

- Беспокоит ли тебя отношение Мика к друзьям ?

- Мои битвы с Миком из-за различных аспектов. Я понимаю, отчаянное настроение кого-нибудь вроде него, которое говорит: «Пока я уверен в себе, я не могу позволить кому-нибудь приблизиться очень близко, или я буду реально дезориентирован». Играть этот концерт фронтмена вроде Мика – это довольно сложно. Тебе необходимо, чтобы это работало; тебе необходимо на самом деле верить, что ты – полубог, когда ты «там», и потом сходить со сцены и знать, что ты таковым не являешься.

- Также Мик написал несколько классических текстов песен. Когда он поменял слова твоей песни “Wild Horses”, твоей реакцией было: «Он полностью поменял её; бля, это красиво».

- В нём живёт кусочек Шекспира, вне всякого сомнения. У нас были шуточные споры, сочиняя песни. Я говаривал: «Мне кажется, что это должен быть инструментал», и тем временем, он сочинял оперу. Но стало трудно спорить с Миком без того, чтобы не задеть другие проблемы. Временами Мик – отличный резонёр, но это дошло до такого момента, когда каждый спор, по крайней мере, с моей точки зрения, становится личным выпадом. После этого становится трудно вообще разговаривать о чём угодно. Особенно, когда вы собираетесь писать песни. Для меня, писать песни – это как заниматься любовью: чтобы написать песню, нужны двое. Я знаю Мика 40 лет – дольше, чем кого-нибудь, за исключением моих родителей.

- Давай поговорим о той давней поре: ни ты, ни Мик никогда не обсуждали её достаточно подробно. Мик сказал, что его самые первые воспоминания – это звуки стрельбы на Дартфорд-Хит по немецким самолётам. Наверное, ты слышал те же самые выстрелы.

- Ага. Сегодня, если я прохожу по коридору отеля, и у кого-нибудь включен телевизор, и там показывают один из этих фильмов с бомбёжкой – английские фильмы о войне, и когда я слышу эту сирену, то у меня на затылке встают волосы дыбом, и по мне бегут мурашки. Не знаю, память ли это, это – реакция, нечто, взятое мной в первые 18 месяцев моей жизни.

Моё первое настоящее воспоминание – это после того, как война закончилась, не более чем спустя несколько месяцев, я смотрю в небо и показываю туда пальцем, а моя мама говорит: «Это Спитфайр». После этого, кажется, начинаются воспоминания, когда мне было 3-4 года; я помню Лондон – огромные пространства развалин, и растущая трава.

- И пайковый режим в Англии продлился до 1954-го.

- Правильно. Вторая Мировая война продолжилась там еще на 9 лет после того, как она закончилась в любом другом месте. Вот когда пришла, наконец, конфета вне пайка. Внезапно стало можно купить столько, сколько хотелось. Когда я впервые пошёл в школу, то в течение месяцев и месяцев у тебя была медицинская бутылка с концентратом апельсинового сока, чтобы избежать цинги – это был единственный раз, когда ты видел её.

- Ты жил в отдельном доме ?

- Нет, нам потребовалось до 1953 или 1954, чтобы получить новый дом после того, как старый накрылся от самолёта-снаряда V-1. Адольф был у меня на хвосте. Мы перешли вверх по улице и жили с моей тетушкой. Дартфорд – это всего несколько миль от Темзы. Обычно мы ходили к реке и играли в тех пулеметных бункерах, где жили невероятные бомжи, это была наша игровая площадка.

- И именно в Дартфорде, в подготовительной школе Вентворт-Каунти, ты познакомился с Майклом Филипом Джеггером.

- Да, вот как давно мы знаем друг друга. Также  он жил за углом от меня, так что мы видели друг друга на наших трёхколесных велосипедах, и иногда держались неподалеку. Позднее мы начали ходить в разные школы, но я по-прежнему время от времени сталкивался с ним. Однажды я видел Мика около Дартфордской библиотеки, когда он торговал мороженым с лотка-холодильника – летняя работка.

- Однажды это может повториться…

- Надеюсь, что он помнит все движения.

- Когда ты стал чуть постарше, то был подавальщиком мячей на близлежащем теннисном корте, не так ли  ?

- Вот чем я занимался в выходные, когда была хорошая погода. Я ходил со своим отцом. С 8-ми до 13-ти лет.

- А когда тебе было 13, ты стал мальчиком-хористом.

- Ага, я обычно носил подрясник и всё такое, весь кусочек. Руководителем хора был Джейк Клэр. В том возрасте быть хористом – это просто поездка прочь из школы; позднее я обнаружил, что мы пели в «Роял Фестивал Холле» и Вестминстерском аббатстве. С тех пор все мои концерты – это был путь прямо «вниз с горы».

- Трудно представить себе Кита Ричардса поющим гимны в Вестминстерском аббатстве.

- Я и два других парня, просто трио, пели сопрано, проходя к алтарю. Это было около 1956-57. В школе мы были самыми отпетыми бандюгами, но у нас были ангельские голоса. К тому времени Джейк Клэр работал с нами пару лет, и я вплоть до самого последнего времени не понимал, насколько хорош был этот парень. Он был строг, реально строг. Я был в хоре 2-3 года, но когда сломался голос, больше никакого хора. Я уверен, что разбил сердце Джейку, потому что сопрано продолжается, пока они – мальчики.

- Как ты отреагировал на изменение своего голоса ?

- Сперва, когда меня выкинули, я неким образом был раздосадован. И вот я немедленно не по-детски просрал школу. Пришлось остаться на второй год. В следующем году меня исключили, но в качестве решающего жеста меня отослали в школу искусств, вроде: «Это твой последний шанс».

К тому времени я потерял все формальные контакты с музыкой и мог бы совсем потерять интерес к ней, если бы не мой дед Огастес Теодор Дюпри. Он был саксофонистом и главным пекарем, но в Первой мировой войне он попал в газовую атаку и после этого больше не мог играть на саксофоне – его легкие ушли, и поэтому он взял скрипку, гитару и фортепиано. Я обычно думал, что его гитара живёт наверху его пианино. Более того, она всегда была в чехле, и когда он знал, что я приду к нему, то по какой-то причине вынимал её, натирал её, показывал её. Никогда не совал её мне. Он никогда не говорил: «Тебе следует делать это». Он просто оставлял её там как некую икону, просто отдыхающую напротив стенки на верхушке пианино.

- Гас выжил, родив семерых дочерей, не так ли?

- Да. С его женой, это 8 женщин в доме, достаточно, чтобы любой парень рехнулся. Единственная вещь вокруг этого – чувство юмора, которое у него было с избытком. Он уже давно умер, 15-20 лет, но я по-прежнему сижу здесь, постигая вещи,  которые он сделал.

Перво-наперво он кормил меня, потом я просто смотрел на эту гитару. Он ждал годы, когда я скажу: «Что это такое?» и «Можно я…» Мне кажется, что он поймал меня в тот момент, когда мне пришлось преобразовать любой интерес к музыке с пения на игру. Он мог сказать просящим тоном: «Сыграй это для меня», как будто я делаю ему одолжение. Я только начал играть, но он говаривал: «Сыграй Малагенью, если  ты сможешь сыграть её, то сможешь сыграть что угодно». И неважно, как плохо я её играл, он садился, откидываясь на стуле, закрывал глаза и кивал. Я имею в виду, должно быть, это было просто чудовищно. Но каждый раз он обычно говорил: «Окей! Окей!» и притворялся, будто ему нравится, как я сыграл её. Это было вроде: «Вау, мой дедушка тащится от меня». И это замечательный способ обучения.

Он водил меня по Лондону; мы бывали на улице Чаринг-Кросс позади гитарной лавки Айвора Марантца. Я сиживал часами и часами, когда клей кипел и пузырился, и они ставили заплаты на гитары, склеивали скрипки; я ощущаю запах лака; это похоже на мастерскую Санты. Те парни разбирали раздавленную старую скрипку, и ты смотрел, как перед твоими глазами она оживала заново. Для меня, это было вроде некоей лаборатории алхимика.

В то самое время, как только я начал учиться на гитаре, я начал посещать школу искусств, второй год. Атмосфера там была очень свободной. Ты заходил в тубзик, чтобы пописать, а там сидят трое парней и играют на гитаре вещи Вуди Гатри и Бродячего Джека Эллиотта. Я начал увлекаться блюзом – Биг Биллом Брунзи, Джесси Фуллером – слушая, как играют те парни.

- Потом ты снова встретился с Миком.

- Правильно. В городке вроде Дартфорда, если кто-то направляется в Лондон или на любую остановку между ними, то вам суждено встретиться на Дартфордской станции. Штука про мою встречу с Миком была в том, что он нёс с собой два альбома: “Rockin’ At The Hops” Чака Берри и «Лучшее Мадди Уотерса. На тот момент я слышал о Мадди лишь краем уха.

И вот мы в поезде, и я говорю: «Чувак, я знаю все приемчики Чака Берри». Мик говорит: «Ты играешь на гитаре ?» У него была группочка молодежной самодеятельности, игравшая вещи Бадди Холли и Эдди Кокрэна. Он очень здорово увлекался блюзом, уже наладил свои связи – эту музыку нельзя было достать в Англии. Парнем, которому он писал, был  Маршалл Чесс на 2120-й Южной Мичиганской авеню в Чикаго, потому что Маршалл выполнял международные заказы на “Chess Records”.

- Человек, который позднее станет первым главой “Rolling Stones Records”.

- Ага. Очень вскоре после того, как Мик и я встретились, в музыкальных магазинах было объявление: открывается первый ритм-энд-блюзовый клуб в Англии. Но он был в Илинге, на западе Лондона. Если я когда-нибудь выбирался из Дартфорда, то просто проехаться на велосипеде до Сидкапа или на несколько дней поехать к моему дедушке в Лондон. Мик вышел из лучшей части города, нежели я, довольно мажорской местности, отдельный дом с гаражом. Папа Мика, Джо, был очень уважаемым, он бывал в Америке на судействе баскетбольных игр, довольно  большая шишка  в физическом воспитании. У Мика было более широкое начальное образование. Я был из рабочего класса, и познакомиться с друзьями и чиками Мика, которых он знал, было вроде: «Вау, я двигаюсь вверх в обществе».

Когда открылся Илингский клуб, то Мику удалось чётко взять напрокат папино авто. Это была моя первая поездка в большой город просто забавы ради. Это было откровением, потому что это была маленькая «спайка», и группа «заваривалась» — это  был “Blues Incorporated” Алексиса Корнера с Джеком Брюсом на басу, Чарльзом Уоттсом на барабанах, Алексисом на гитаре, Сирилом Дэвисом на гармонике, там был Длинный Джон Болдри, а также Иэн Стюарт, и Брайан Джонс играл какое-то говно Элмора Джеймса, что действительно электризовало, абсолютно восхищало. С той минуты меня цепануло.

Меня уже цепанула музыка, но это был как бы клуб музыкантов; неожиданно я был в сообществе без членского билета. Я пообщался с Алексисом, и на следующей неделе он пригласил Мика и меня приехать и поиграть. Даже несмотря на то, что это была полная дыра, по щиколотку в воде под остановкой электрички, она стала хиповым местом, дебютантов дешёвой «смычки». Все те тёлки, леди Такая-и-такая – ты быстро обучался по поводу, какова была эта леди.

- В итоге ты бросил школу искусств, правильно ?

- Да, и я могу понять, насколько я огорчил своего папу. Он провёл всю жизнь в долбанном сарае, поднимаясь в полпятого утра, чтобы поехать до упора в Лондон и вернуться в семь вечера, работая день за днем до самой пенсии. По его мнению, я должен был тоже пройти через всё это. «Вот то, над чем я работал до жопы», — наверняка думал он, — «эта сволота в светящихся рок-н-ролльных носках на верхушке лестницы, корпящий на гитаре в то время, как он должен делать своё домашнее задание ?» Мой старенький папа собирался заставить меня пройти через стену. Я сделал несколько тупых  попыток устроиться на работу «мальчиком-слезой» (детская кукла, аналогичная нашему Пьеро) в рекламное агентство, когда я встал на лёгкий путь – я вылетел.

Я знал, чем я хочу заниматься: собрать эту группу. Я зал, что я встаю не на банальную дорогу, если мне нужно произвести впечатление на своих родителей, чтобы сделать что-нибудь своими силами. Вместо этого я становился этим очень малообещающим, неким миссионером нового вида музыки. Вот что Джимми Рид, Чак Берри, Мадди Уотерс, и Хаулин Вулф сделали со мной. Элвис, Бадди, Эдди Кокрэн, Джерри Ли (Льюис), Литтл Ричард, Бо Диддли – вот то, что все эти чуваки сделали со мной.

Теперь Брайан (Джонс), который был чуть постарше меня, переехал в Лондон со своей тёлкой и своим младенцем. У него была эта хата на Ховард-сквер, очень захудалое местечко, грибки и плесень, растущие по стенам. Однажды ночью Мик сходил повидать Брайана. Брайана там не было, но была его старушка. Мик был подвыпимши и трахнул её. Это стало причиной всеобщей травмы с Брайаном, но реально — это установило очень крепкую связку его с Миком, они прошли через всю эмоциональную сцену и стали очень дружны.

Тёлка откололась, Брайан нашел квартиру в пригороде Бэкнем, и я стал жить там тоже. Это был период интенсивного обучения, постигая Джимми Рида и всё такое. Нужно иметь в виду, что в это время, ’61-’62, Элвис только что пришёл из армии, Бадди и Эдди мертвы, Чак в тюрьме, Джерри Ли в опале и Литтл Ричард побросал свои кольца в воду. Но для нас в Англии эта вещь превратила наш мир в полный «Текниколор», «СинемаСкоуп», где раньше было серое существование, перебиваясь. Даже хотя первый «завод» ушел из рок-н-ролла, мы были настроены не отпускать этого мудака.

Мне всего лишь 18, и люди уже не слушают эту музыку, и это только разожгло мою жизнь ! Теперь, так или иначе, мне пришлось поддерживать это пламя просто для себя, очень эгоистично. Я не ожидал, что от него кто-то ещё воспламенится. Мы думали: «Конечно, мы были бы безумно рады записывать пластинки, но мы не в той лиге». Мы хотели продавать пластинки ради Джимми Рида, Мадди, Джона Ли Хукера. Мы были учениками: если мы сможем возбудить этим публику, то этого нам будет достаточно. В этом была вся изначальная цель.

- Ты и не помышлял о достижении рок-н-ролльной «звёдности» ?

- Если ты хотел этого в Англии, то тебе приходилось идти дорогой танцевальных залов, где ты попадал под влияние больших промоутеров с сильными руками. Это означало, что вы играете в трёх-четырёх танцзалах за ночь, 45 минут на сцене, спускаетесь, запрыгиваете в авто, вас везут в другой, назад в тот же для второго шоу, и вы носите эти говенные костюмчики, которые проплачены авансом и за которые у вас вычтут позднее, плюс износ, и если вы не «делаете концерт», то тебе сломают твою гребанную ногу (сильнейшим акцентом): «Потому что Моу не собирается держать любую гребанную чепуху, мой мальчик, вот что я скажу. Это Лу, это мой брат Джонни; не спрашивай, как зовут этого паренька».

Так что единственным выходом оттуда было войти в другую зону, которая, как уж сложилось в Англии – это студенты, которые не собираются ходить в танцзалы. Это классовая вещь: детки из университетов и школ искусств не ходят в танцзал, где все эти тёлки с «пчелиными ульями» и в тесных мини-юбках, и парни, которые ищут повода подраться. Но в то же самое время происходило нечто иное. Внезапно детки из танцзалов приходили на те ритм-энд-блюзовые «сходки».

Лучшую часть года мы сколачивали Стоунз, не играя ни одного концерта, а репетируя. Теперь мы жили вместе – Брайан, Мик и я – в этой квартире на Эдит-гроув с этим чуваком Фелджем, который заслуживает упоминания вскользь, так как он бы столь же ужасающе отвратен, как Брайан и я в то время. Это было самое невероятное действо: Мик проходил через свой первый пидерский период. Он шатался вокруг в голубом льняном домашнем халате, всюду махая руками (высоким голосом): «О! Не надо!» Настоящая королева Кингз-роуд в течение полугода, и Брайан и я обычно стебались над ним. В то время, как Мик был на том «подъёме», этот парень Фелдж проходил через свою фазу, будучи самой отвратной личностью вообще. Ты заходил в эту хату, и он стоял наверху лестницы абсолютно голым, в одних кальсонах, которые были нестираны, у себя на голове, и он плевал в тебя. Это было не то, из-за чего сходить с ума; ты просто помирал со смеху. Весь покрытый плевками, ты помирал со смеху.

И эта хата начинает так хиреть; в течение, скажем, полугода мы пользовались кухней, чтобы играть там, просто репетировать, потому что было холодно и понемногу местечко стало паскудным и начало вонять, так что мы запирали двери на замок, и кухня стала зоной отчуждения.

В то время я увлёкся записью плёнок. У меня был магнитофон с микрофоном, который через окошко был проведён в бачок сортира. Магнитофон был у кровати в ногах. У меня были катушки и катушки плёнок с людьми, которые шли в сортир. Цепи, которые дергали. На дешевых магнитофонах, если ты записываешь спуск толчка, то он звучит как аплодисменты публики. И вот, Брайан и я устраивали некое шоу, типа с бабой ниже по лестнице: «А теперь, ребятки, мисс Джуди Как-там-её». Каждый раз, когда кто-то шёл в сортир, я включал магнитофон и подходил к двери сортира, и стучался, и они говорили: «Подожди минуточку», и у тебя были эти переговоры через дверь, за которыми следовали аплодисменты. Вот какими вещами мы увлекались. Настоящие простецкие ребята.

По-любому, Брайан это почти начало доставать, у него была работа в магазине пластинок после того, как его уволили из отдела электротоваров в «Уайтлиз», когда он крал наличность из кассы, чтобы как-то не вылететь прочь из этого местечка. Стоит зима, самая плохая зима за всё время. Дело дошло до склеивания наших штанов скотчем вокруг порванных мест.

Потом выходит первая пластинка Битлз. У них есть гармоника. Мы слышали, как они играли песни Чака Берри, но это нас только огорчило; это было начало битломании. Все подряд ищут новые группы, все больше и больше групп заключают контракты, и Алексис Корнер получает контракт на запись. Он стал таким «большим», что отделяется от концертов в клубе, и кто занимает его место ? Никто иные, как Роллинг Стоунз. Теперь мы начинаем зарабатывать почти столько, чтобы хватало на хлеб, чтобы выжить. И тут это место «отрывается» с нас. И было ещё одно место, островок Эл-Пай вниз по Темзе, где мы играли регулярно. В тех местах реально прыгали.

- Широкая молва привлекла Эндрю Олдхэма, вашего первого рекорд-продюсера. Он считал, что ваши гитары нужно подключать в комнатные розетки, не так ли ?

- Эндрю был молод, даже моложе нас. У него не было больше никого в его ангажементах, но он был невероятным трепачом, фантастически пробивным, а ещё он работал над раскруткой ранних Битлз. Он собрал все те очень угрюмые фотки Битлз, которые первым делом продавали их, так что людей уже начало интересовать, чем он занимается. Он пришел с этим другим чуваком, с которым он был в партнерстве – Эриком Истоном, который был гораздо старше, раньше был органистом в той отмирающей эре водевилей после войны, в 50-е, когда мюзик-холл «накрывался» как отрасль популярного развлечения. Он особо много не зарабатывал, но люди в настоящем шоу-бизнесе вроде как уважали его. У него были контакты: одна тёлка-певица, у которой был пара пластинок в «Первой двадцатке»; он не то, чтобы совсем был не в теме, и он знал многое об остальной Англии, о которой мы ничего не знали; он знал каждый зал.

Они сказали, что у них для нас есть контракт с «Деккой». Но мы записали несколько треков в студии IBC, где друг Стю, Глин Джонз, работал звукорежиссёром, и подписали контракт на запись с IBC. У них не было выхода на СМИ, и они не смогли заинтересовать ни одну рекорд-компанию. Наш контракт с IBC, был хотя и «ничем», но по-прежнему связывал, так что Брайан отколол ещё одну из своих схем, чтобы отвязаться.

- Что это значит ?

- Перед тем, как этот чувак из IBC услышал о том, что мы подписываем с «Деккой», Брайан пошёл к нему со стами фунтами, что ему дали Эндрю и Эрик, и сказал: «Слушай, мы не заинтересованы, мы распадаемся как группа, мы больше никогда не собираемся играть, но в случае, если у нас что-нибудь наметится в будущем, мы не хотим быть связаны этим контрактом, так что можно мы выкупим сами себя за 100 фунтов ?» Услышав эту историю, которой он явно поверил, этот старый Скрудж взял 100 фунтов. На следующий день он услышал, что у нас есть контракт с «Деккой», что мы собираемся записать первый сингл, что мы были лондонским ответом на Битлз, ребятки.

- Именно тогда Олдхэм решил, что должно быть только пятеро Роллинг Стоунз ?

- Это было, когда Брайан начал понимать, что вещи начали уходить из-под его контроля. Перед этим каждый знал, что Брайан считал это «своей» группой. Теперь Эндрю Олдхэм видел в Мике большой секс-символ и захотел вытолкнуть Стю, но мы не могли сделать этого. В итоге, так как Брайан знал его дольше, чем мы, и группа была в первую голову идеей Брайана, Брайану пришлось сказать Стю о том, что мы подписали контракт с этими людьми, но они очень заботятся об «имидже», и что он в него не входит. Если бы я был Стю, я бы сказал: «Нах-я. Иди нах-й». Но он остался, чтобы стать нашим роуди, что, по-моему, невероятно, от большого сердца. Потому что теперь, мы были одержимы знаменитостью, каждый из нас. Битлз приходили посмотреть, как мы играем, и мы приходили смотреть на них в «Алберт Холл», и мы увидели всех вопящих тёлок, чикс в первых рядах, и не могли дождаться, когда они станут вопить по нам.

- Потом вы поехали в первый большой английский тур Стоунз.

- С Литтл Ричардом, Бо Диддли и братьями Эверли. Это был наш первый контакт с чуваками, чью музыку мы играли. Слушать Литтл Ричарда и Бо Диддли и братьев Эверли каждый вечер – это был способ, которым мы были вовлечены во всю поп-штуку. Нам не казалось, что мы собирали аншлаги, потому что мы много учились, когда подходили к этой стороне действа, где публика сидела и слушала, и наблюдала вместо того, чтобы просто танцевать под них. Это было тогда, когда Мик реально начал набирать обороты.

- Во время этого тура ты поставил Брайану фингал ?

- Ага. Однажды ночью в моей гримёрке менеджер сцены просовывает голову в дверь и гаркает: «Ваш выход!» И вот мы берем гитары и бежим на сцену, и когда мы спускаемся вниз по лестнице, Брайан проходит мимо меня, и я говорю: «Ах ты, мудак, ты схавал моего цыплёнка!», и я двинул ему в глаз. Мы вышли на сцену, и когда мы играли, то глаз Брайана начал опухать и менять цвет. В следующие несколько дней он принимал все цвета радуги – красный, пурпурный, синий, зеленый, жёлтый.

- И вскоре после того тура ты ощутил на себе твою первую поп-истерию ранних Стоунз.

- Да. Вышел “Not Fade Away”, и это было как бы Битлз снова – Стоунмания, невероятные зрелища каждую ночь. Мы никогда не могли завершить выступление. Это было невозможно; бабы скопищем на сцену в первые два номера. Детки вынуждали тебя прекращать играть в тех местах, танцзалах и клубах, потому что тёлки сходили с ума. В ту минуту, что ты выходил на сцену, они разрывали тебя на кусочки. Ты брал свою жизнь в руки, просто чтобы уйти оттуда. Меня душили дважды. Я обычно носил цепочку, и цепочка перекрутилась, одна тёлка тащит тот конец, а другая — другой. Они могли убить тебя за секунду – лучше бы я в любой день попадал в драку.

- И не прошло несколько месяцев с выхода вашего первого альбома, как Стоунз сделали свой первый визит в Соединенные Штаты.

- Мы подумали: «Это воздаяние. Мы обязаны полететь в Америку, просто чтобы попасть туда !» Для чуваков вроде Чарли и меня Америка была сказочной страной. Ни у кого в нашей жизни не было и шанса попасть туда, даже однажды, просто с визитом ! Забудь об этом, никоим образом. Чтобы тебе заплатили за то, что ты едешь туда, и играть перед американцами, мы просто укакивались.

- Тур был распродан ?

- Ух, нет. В Омахе я помню примерно 600 человек в аудитории на 15 тысяч мест.

- Это там у вас были проблемы за кулисами с незаконным алкоголем.

- Это были дни «скотча с Кокой», если кто-то сможет вспомнить такую старину. Пара Стоунов, не знаю кто, пили виски с «Кокой», и я пил просто «Коку». В гримёрку заглянул коп, увидел бутылку виски и сказал, чтобы они вылили свои напитки в сортир. Я отказался. Я сказал: «Какого хера американский коп говорит мне, чтобы я вылил национальный напиток в сортир ?» Коп направил на меня пушку. Мне показалось очень странным, что коп заставляет меня вылить «Коку» в толчок.

- У вас были проблемы на Среднем Западе, но вы очень неплохо поработали на обеих побережьях, не так ли ?

- В середине страны забудь об этом. Второй тур, даже в следующем году, начале ’65, мы по-прежнему играли в пустых местах. После “Satisfaction” арены заполнились, но эти пустые города — вот где ты учишься своему ремеслу, как сделать шоу, когда на месте сотня людей с креслами на 5 тысяч. Ты играешь для этих немногих, и притон рокует, и каждый забывает обо всех тех пустых местах, этой огромной пещере, что нам видна, когда смотришь на всю эту свадьбу спереди. Ты пытаешься создать совсем новую окружающую среду.

- В некотором отношении, “Satisfaction” и хиты Джеггера-Ричардса, которые последовали, создали вашу публику.

- Вот когда на авансцену снова выходит Эндрю Олдхэм. После первого альбома Эндрю сказал: «Нам нужно найти кого-нибудь, чтобы писать песни, а потом запрём их, и оставим наедине с самими собой, или что вы собираетесь сделать ? Просто еще несколько кавер-версий ? Это можно играть еще на альбоме-другом, но без источника нового материала у вас ничего не выйдет». Я сказал: «Это не моё дело».

И вот что он сделал: запер нас в кухне на ночь и сказал: «Не выходите без песни». Мы посидели там и вышли с “As Tears Go By”. Это было совсем непохоже на большую часть материала Роллинг Стоунз, но именно это происходит, когда ты пишешь песни: ты немедленно переносишься в какие-то иные реалии. Мистическая вещь – что в то самое время Эндрю нашёл Марианн Фейтфулл, швырнул это ей, и у ней это был гребаный хит; мы уже стали композиторами ! Но нам потребовался остаток года на то, чтобы дерзнуть написать что-либо для Стоунз.

- Потом однажды ночью песня, или часть песни, разбудила тебя. Где ты был ?

- Лучшее, что я могу вспомнить — лондонский «Хилтон». Мне приснился этот рифф: я не делаю этого очень часто, и то был первый раз, когда это случилось со мной. Рядом с моей кроватью была гитара, и первый кассетный магнитофон «Филипс», и я просто проснулся, взял гитару, и… “I can’t get no… satisfaction… I can’t get no… satisfaction…” (храпит).

Единственный способ, каким я снова нашёл её, был на следующее утро: я проверял свое оборудование, и плёнка была не на том конце; она вся целиком проигралась. Как это произошло ? Кто-то приходил ночью, Мик или кто-нибудь из ребят, и сказал: «Бля, Кит Ричардс, кусок говна» ? Я перемотал, чтобы узнать, что произошло, и там было 30 секунд “Satisfaction” и 60 минут моего храпа.

- В то время как в 60-х линия хитов Стоунз продолжилась, кое-кто, вроде Брайана Джонса, начал терять форму, не так ли ?

- Брайан был своеобразным типом парня. Он был манипулятором первой категории. Ему необходимо было создать раскол. Ему нужен был некий «тайный сговор» — он и Мик против меня, что вообще-то неплохо; когда у тебя есть куча времени, то с этим можно ужиться. Но на гастролях, когда каждый работает, пытаясь сделать следующий концерт, типа 340 с чем-то концертов в год в течение 4-5 лет, то на это нет никакого терпения.  Также, я понял, что я сам становлюсь очень похожим на Брайана – Мик и я бывали беспощадны к нему. Чем тяжелее становилось работать, тем более нелепым становился Брайан, и тем более «обдолбанным» он себя делал, когда бывало не по нему, до тех пор, пока мы уже играем на Среднем Западе с одним гитаристом, а именно – со мной. Вот когда я понял, что же такое эти Роллинг Стоунз. То, что ты хочешь от Стоунз, нельзя прикрыть одной гитарой.

- Не кажется ли тебе, что Брайан ощущал неуверенность, когда ты и Мик начали вместе сочинять ?

- Это было первое… отчуждение. Брайан и я были не в ладах с… ох, ’65 до ’66. В то время Брайан был в плохой форме, вдалеке от остальной группы. Он был вполне годен для лечения. Ему нужно было лежать в гребанной больнице. Ему нужна была помощь. Потом он появился с Анитой. Я до сих пор задаюсь вопросом, решил ли я снова дружить с Брайаном из-за неё. Действительно, что ли ?  Я говорю искренне, я сам пытаюсь понять – мне кажется, тут фифти-фифти. Потому что, будучи столь очаровательной, какой была Анита, она одновременно пугала меня до жопы. Она знала всё на свете и могла сказать это на 5-ти языках.

Мы – Мик, Брайан, Анита, я, кто-то ещё – мы все в Марракеш. Кажется, почти все закидываются «кислотой». Воздух становится насыщен парами. Брайан попытался избить Аниту, и в процессе сломал себе ребра. По подобному видно, насколько Анита крепка. Это как в «Аравийском шейхе». Потом Анита и я среди ночи отделились в закамуфлированном «Бентли» и рвём когти в Танжер…

- И Брайан, оставленный позади, попытался покончить с собой.

- (пауза) Мммм. Я снова подружился с Брайаном, а потом увел его старушку. Так что я реально всё испортил.

- После этого Брайан реально так никогда и не выздоровел. Он разрушил свою физическую жизненную силу, что было ощутимо.

- Психоделическая эра засосала Брайана. Сам того не ведая, он передал это Джими (Хендриксу). Объятья смерти.

- Смерть Брайана была одной из ряда тех вещей, которые могли разрушить Стоунз.

- Когда он умер, Брайан уже фактически был мёртв, он уже был вне группы.  За несколько недель до этого Мик и я поехали проведать Брайана и сказали: «Слушай, это не прокатит. Мы составляем “Beggars Banquet”, и тебя там нет, и ты реально не в группе. Лучше уходи и следуй за своим собственным носом». То, что мы пытались сказать – было нелегко. После всего, Брайан был тем, кто выпихнул Стю из группы. По сути, было похоже, что после этого сценарий начинает принимать форму.

- После низшей отметки со смертью Брайан, Стоунз продолжали соскальзывать, пока не достигли ещё более низкой: Алтамонт. Этот концерт положил конец эре. Молодой чернокожий, размахивавший пушкой, был убит «Ангелами ада» перед сценой, когда Мик пел “Under My Thumb”. Почему «Ангелы» были там в первую голову ?

- Мы хотели сыграть этот бесплатный концерт в Сан-Франциско в духе времени. Мы оставили все на “Grateful Dead”. Мы просто сказали: «Вы, чуваки, проводите бесплатные концерты в этом городе все долбанное время; как это делается ?» Но тут нет ничьей вины, в том числе и «Ангелов». Парень, которого пристукнули, отчасти он сам напросился.

- Наверное, он глупо поступил, когда выхватил пушку на «Ангелов», но с другой стороны,  разве вы не напрашивались на это также, будучи грубыми с ними ?

- Я напрашивался на это, открыв мою долбанную ловушку. Это замечательно, оглядываясь назад, что не случилось чего гораздо похуже. Я не очень осмотрителен. Я подвергал риску каждого там в Алтамонте, но это было нечто, что нужно было сказать, или весь контроль ушёл бы. Мик типа умолял: «Пожалуйста, пожалуйста». Я видел, что там происходило, показал на «Ангела Ада» и сказал: «Тот парень вон там, заставьте его остановиться». Я знал реакцию возмездия, что «Ангелы Ада» будут немедленными – какой-нибудь мудак просто  развернулся и пристрелил бы меня. Мои мысли улетучились. На самом деле, мне насрать на нескольких парней, которые ездят на «Харли Дэвидсонах». Почему я должен ? Я – гитарист.

- Что по поводу копов ?

- Копы исчезли; они были как сущие дети. Там было слишком много народу, и они не были к этому готовы. Насколько они были в курсе, там родился один ребёнок и один умер, так что оттуда вышло столько же народу, сколько вошло. Они сказали: «А вот, мы сверяем номера билетов – ты хочешь сказать, что младенец не заплатил ?» Это был хаос.

- В Алтамонте вы могли быть культурным влиянием, но многим судьям казалось, что вы – инкарнация дьявола. Тебя арестовывали за хранение наркотиков в «Редленде» в 1967-м и в Эйлсбери в 1973-м. В 1977-м тебя арестовали в Торонто. Как ты думаешь, тебя таки арестовывали из-за наркотиков или из-за твоей популярности ?

- Наркотики были предлогом. Причина была в эффекте, который мы, как считали они, оказываем на остальную популяцию. Для меня перед 1967-м наркотиками была травка, или гашиш, или амфетамины.

Я бы никому их не порекомендовал, наркотики, но жизнь музыканта… Это будет очень трудно понять кому-либо. Это жизнь в преисподней, по-любому. Музыканты начинают работу, когда все остальные перестали работать и хотят немного развлечений. Если у тебя достаточно работы, то ты работаешь 350 дней в году, потому что тебе хочется выполнить любой концерт. И ты очень быстро доходишь до того, что когда ты сидишь в гримёрной с какими-нибудь другими артистами шоу, и ты говоришь: «Мне нужно проехать 500 миль и завтра отработать 2 шоу, и у меня нет сил». И ты оглядываешься на других парней, и говоришь: «Какого чёрта вы делаете это годами ?» И они говорят: «Знаешь, малыш, возьми-ка вот эту».

Музыканты начинают не с того, что думают: «Мы богаты и знамениты, давайте словим кайф». Это вопрос сыграть следующий концерт. Как пилоты бомбардировщика – если тебе нужно назавтра бомбить Дрезден, то ты берёшь как бы 4-5 бензедринов, чтобы провести полёт и собраться с силами. А тогда это было разрешено законом. Вот с чего это начинается, и обычно это «спид». Но публика направилась в ту же сторону по той же причине. Музыканты были бы безумно рады, если бы «это» по-прежнему было элитным, гримёрочным говном.

Но «это» стало проблемой. Люди начали писать песни о «стафе» и петь о нём, и оправдывать его. И мы, все остальные, такие: «О, мужик, не хипово !» Ты не пускаешь это дерьмо за пределы гримёрки. Но неожиданно это – вопрос нескольких месяцев, это становится важным образом жизни. Потом они ищут, кого бы обвинить, и конечно, мы провоцируем собой. «Разрешите ли вы вашей дочери выйти замуж за Роллинг Стоуна ?»  Мы были лёгкой добычей. По крайней мере, так думали они.

- И ты показал им, что это не так, набросившись на твоего личного судью ? На что была похожа тюрьма ?

- Спервоначалу, мне совсем не подходили ни обслуживание, ни мода. Я бы хотел чуть больше пространства, я бы хотел, чтобы толчок был в отдельном месте, и я ненавижу, когда меня будят. Так что тюрьма – это «быть нигде».

- Тебя вытолкнули из Англии по обвинениям в уклонению от налогов. Если бы ты жил в Англии, они бы всё равно пытались арестовать тебя ?

- О, нет, нет. Я думаю, причиной, по которой нас выперли насильно, было то, что они понимали – это бессмысленно. Они показывали всю собственную слабость, страна, которая существует тысячу лет, беспокоится по поводу парочки гитаристов и певца. Сделайте одолжение ! Она начали плохо выглядеть. Особенно, когда они попали по Джону Леннону. После того, как они дали ему MBE, они пытались арестовать его ! Вот тут-то и понимаешь, насколько хрупко наше маленькое общество. Но правительство позволило этой хрупкости показаться на свет. Они позволили нам заглянуть им под платье – оо, просто ещё одна «киска», понимаешь ? Посылать Стоунз прочь, чтобы обеспечить себя, было вроде: «Платите и будьте  нищими и живите здесь, или идите на х-й».

У меня не было выбора: я лучше съебу. Почему нет ? Я хочу сказать, я люблю Англию, и это моя страна. Если тебя вынуждают оставаться вовне слишком долго, и ты возвращаешься, то ты чувствуешь себя Д.Х. Лоуренсом. Он сказал: «Я чувствую себя здесь более чужаком, чем где-либо ещё». Сейчас я возвращаюсь в Лондон, я вижу гребанную колонну Нельсона, и это – белый мрамор. Она всегда была испачкана сажей и говном. Мне все равно – это чудесно, почистите её. Но для меня это такой шок – видеть колонну Нельсона белой вместо угольно-серой и чёрной. Это невероятно.

- Твоя вовлечённость в наркотики хорошо известна. Думал ли ты когда-нибудь, что заходишь дальше за свою точку невозвращения ?

- Мне всегда казалось, что у меня был «безопасный запас». Но это вопрос самопознания – возможно, просто на физическом уровне. Я происхожу из очень прочного материала, и вещи, которые могли бы убить других людей, не убивают меня.

В 60-е, мы действительно пытались сделать что-нибудь, приняв несколько химикатов и делая этот исторический рывок. Всё сошлось до «земных» вещей вроде волос, и одежды, и музыки – но идеал над всем этим был очень чист. В той точке каждый был готов использовать себя как некую лабораторию, чтобы найти какой-нибудь путь из этой неразберихи. И для многих людей это было очень идеалистично и очень разрушительно одновременно.

Плохая сторона этого сейчас в том, что люди считают наркотики развлечением. Но чуваки, на которых они смотрят, которые умерли от наркотиков – и даже я, от которого ждали, что я умру, но я еще не сделал этого ! – мы принимали наркотики не забавы ради, для отдыха. Для творчества – возможно. Мне сложно об этом говорить.

- Многие люди нашего поколения, которые принимали наркотики, теперь страшно напуганы, что их собственные дети, возможно, будут делать то же самое. Их пугает зрелище, как их дети пользуются возможностью, думают о себе, как о…

- Нерушимых. Приходится, когда ты молод. Это тот драйв, что ведет тебя по жизни. Но когда ты вырастаешь и заводишь ребёнка, то думаешь очень о многом. Это меняет твою жизнь, твой образ мыслей. Ребёнок – это твоя штучка, и ты думаешь: «Чёрт возьми, я помогал делать его. И он весь полон чистоты и невинности, и он просто улыбается тебе, и хочет поцеловать тебя, и обнять тебя, и всё, что он хочет, это просто ощущать тебя и трогать тебя, и ты никогда не испытываешь столь большего чувства — быть любимым. Это тот кусочек любви, что ты давал своим родителям; кусочек, который ты не помнишь; ребенок отдаёт тебе его обратно. И ты понимаешь: «Мне только что вернули обратно 2-3 года моей жизни».

Это жизненный кусочек знания; это похоже на отсутствующий кусочек в пазле. Тебе следует хранить это вместо того, чтобы красоваться перед ними: «Эй, я сделал это», потому что они сделали тебя. Это обратная вещь, потому что они дают тебе этот маленький кусочек, тот важный кусочек жизни, когда ты абсолютно ни хрена ни о чём не знаешь. Всё на свете позитивно. Потому что лишь только ты начал помнить вещи – с того момента тебе придется судить. Но в тот ранний период, те первые год-два, ты можешь быть кем угодно, кем ты хочешь, самой свободной птицей на планете, просто как будто ты родился кротом или орлом, шакалом, львом, гну – поскрипи-ка ещё – или чем угодно.

Что дети делают с тобой – это растят тебя, заставляют тебя думать: «Что нахрен я собираюсь оставить после себя, когда  я уйду». Это бросает их в грёбанный варочный котелок загрязнения и страха. Но многие люди абсолютно не замечают своих детей; они просто считают их своей собственностью или чем-то вроде: «Той ночью я трахнулся; я забыл вытащить» и «Окей, мы можем сделать ещё немного; если этот обломается, то мы можем заиметь ещё одного». Мы можем быть невероятно бесчувственными по поводу нас самих. Нас так много, и сила природы неумолима.

Ты наблюдаешь, как работают муравьи, любую форму жизни, если бы нас не было здесь, то этот шар крутился бы очень чётко и умно гораздо дольше. Что заставляет тебя думать, что возможно, ты ему здесь не принадлежишь. Мы вложили всё в то, чтобы свалить отсюда. Даже хотя это, наверное, рай. Ни один другой выбор, вот даже как, не кажется мне столь же привлекательным, как этот притон,  но мы готовы осушить его досуха и насрать туда, чтобы получить чуток ещё. Мы просто большие муравьи. Мы все склонны к саморазрушению, так решили Адам и Ева, там в другом путешествии. Нам удалось исполнить эту роль за несколько тысяч лет, в плане эволюции – глазом моргнуть. На это можно взглянуть двумя путями: мы – джокер в колоде, или мы – маленькая песчинка, которая превращает устрицу в жемчужину.

- Не в этом ли функция искусства — превращать устрицу в жемчужину ?

- Но ни одна другая форма жизни на поверхности планеты не нуждается в искусстве. Это уже делает нас сверхъестественными, как будто показывает пальцем: «Это место не нуждается в них». Вот почему мы – единственная форма жизни на этой планете, которой нужна религия, которая на самом деле убивает друг друга за какую-нибудь абстрактную идею. Мы абсолютно не в ладах с растениями -  предположительно, время от времени им нравится немного музыки; они выросли, чтобы она им нравилась, но мы – единственные, кто желает разрушить весь притон. Мы высасываем все подряд из земли, выпускаем всё это говно в воздух. Нам повезёт, если полярный вихрь вернётся на следующий год, и если гребанный озоновый слой не закроет себя сам вскоре с избытком. У нас было всё это, по-любому; сейчас это – глобальная проблема. Это не так, будто мы не знаем этого. Мы знаем это. Мы же такие нахрен умные. Мы знаем это, но не можем остановиться. Для нас лучше побить другого парня, чем сделать вещи удобными.

Вот дихотомия между этой планетой и нами. Мы владеем ей, мы считаем. Так в одно время думали динозавры, и посмотри, что произошло с ними. Эта штука собирается побить нас, если мы думаем, что владеем ей. Я не вижу для нас никакой надежды, честно говоря. И я говорю сам себе: «Я люблю своих детей, какого чёрта я кладу их на лицо этой планеты ? Отрежьте мне письку». И в то же самое время, я смотрю на этих девочек по утрам, когда они просыпаются: «Доброе утро, папочка, поцелуй меня очень крепко», — мне нужно это сейчас, но что я реально им даю ?

Мы просираем не только землю, но и слои, которые окружают землю, кусочки, которых мы не понимаем. Мы сделали дырки всем этим загрязнением – что нас согреет ? И даже если вы остановите это сейчас, а они не собираются останавливать это сейчас; это, наверное, будет где-то 20 лет, это не вечная мерзлота, это просачивается, теплеет и теплеет годы и годы. Так что это не моя проблема, а Бога: «Я люблю тебя, Океан».

- Возможно, проблема Бога – это мы.

- Ага. Единственная вещь по поводу «Его образ и подобие», это — кто хочет так выглядеть ?

- Думаешь ли ты, что проблема восходит к первородному греху ?

- Если бы я знал, в чём первородный грех, то я бы совершил его и дал тебе знать.

- Мы имеем в виду первородный грех в смысле, что люди тяготеют к извращениям, так естественно желают обижать друг друга. Как это можно остановить ?

- Интересная вещь по поводу музыки – это то, что она всегда казалась прочерченной поперёд любой другой формы искусства или другой формы социального выражения. Я говорил это миллион раз, но, мне кажется, что после воздуха, вод и ёбли музыка, наверное, следующая необходимость человека.

Миф в 60-х был, что это больше, чем развлечение. Но музыка – самая большая коммуникация из всех. И я сомневаюсь, что кто-нибудь не согласится, если они подумают об этом, что большая часть причин, что у вас есть некое – не знаю, назовёшь ли ты это «единением» — по-любому, некоторые главные сдвиги в ситуациях со сверхсилой в последние несколько лет, наверное, уходят корнями в прошедшие 20 лет музыки.

- Всегда есть это чудесное подрывное качество в рок-н-ролле, не так ли ?

- Это как «стены Иерихона» (американский фильм-драма 1948 года), снова.

- Тебе выпала честь ввести Чака Берри в Зал Славы рок-н-ролла. Что особенно запечатлелось в тебе о той ночи ?

- Наблюдать джэм в Зале славы после награждения с Чаком Берри. Я поехал в Сент-Луис, чтобы встретиться с Чаком и обсудить наши соглашения с кинофильмом, в котором я помог ему: “Hail Hail! Rock’n’Roll”. Понимаешь, не бей меня снова, Чак, потому что на этот раз, ты так просто не уйдёшь. Есть границы в почитании героя.

- Когда Чак ударил тебя ?

- О, пару лет назад, Чак покидал нью-йоркский ночной клуб. Я вышел за ним и сказал: «Не отваливай кидайся на выход». Он развернулся и сосать, вмазал мне. Я знал Чака 20 лет перед фильмом, и лучшее, что он когда-либо говорил мне, было: «Пошёл на х-й». Так что, когда он попал мне в глаз, я подумал, что может быть, он реально серьёзен.

- У него было довести до сведения что-нибудь серьёзное?

- Ага. Так что, у него на хате, Чак поставил мне видеозапись, которую он и друг сделали из всего джэм-сейшена Рок-н-ролльного зала славы. Теперь, у него дома, у Чака есть один из тех видеопроекторов с двумя большими экранами. Один постоянно крутит канал «Плейбоя», эти тёлки прыгают вокруг со своими висячими сиськами, бросая друг в друга кремовые торты и типа, лезущие из кожи вон и дерьмо, в то время как другой экран крутит всё, что бы Чак не пожелает посмотреть. Но канал «Плейбоя» всё время там; он всегда может сходить к «белому хвостику».

- У мужика есть вкус.

- У чувака есть стереосистема. На одной стороне, он ставит это видео из Зала славы, и оно рокует. Чак сказал: «Послушай это, Джек!» Он всегда называет меня Джеком.

- Ты проделал музыкальную работу над фильмом частично у тебя дома на Ямайке. Как Чаку понравился твой дом ?

- Он практически зашёлся в судорогах, как сердечные приступы. Очень нервно. Если ты не на участке Чака, малыш, если Чак не контролирует каждую ситуацию, то он – как рыба без воды. Это началось в аэропорту, когда я подобрал его. Он совсем терпеть не может водить, вот почему он повсюду водит себя сам.

Если это его участочек, то он будет лавировать и манипулировать всем на свете, потому что он может  всё время дергать за переключатель. Это очень похоже на работу с Миком, это блокадный менталитет типа: «Никто не одолеет меня, даже если мне невесело». Вот та цена, которую ты платишь за слова: «Никто не может насмехаться за моей спиной, думая, будто он меня надул». Бля, миллионы людей надували меня, и мне насрать. Если ты не в силах превозмочь это, то у тебя есть проблемы. Так что, по сути, более того, я был достаточно оборудован для того, чтобы совладать с Чаком. Даже после всего чувак продолжает очаровывать меня. По-моему, теперь он был более привлекателен, когда я знаю его лучше, чем просто вдаривший мне в глаз или говорящий: «Иди на х-й».

Мне выпала возможность исполнить собственные подростковые мечты. Если бы я просто мог стать чуваком, что играет за спиной Чака, то я бы подумал: «Мне придётся проглотить кучу дерьма, и скорее всего, на камеру,  чтобы сделать это». Но если я могу сделать это, то я покажу это в своих пределах. Если я могу пройти через этот огонь, то он сделает меня тверже до того, что я смогу в одиночку сделать свою собственную пластинку.

Все эти вещи – если можешь мечтать о них, то они сбудутся, если ты «залипнешь» на них и обычным делом будешь упорен.

- Глядя в будущее, какие изменения ты хотел бы увидеть в Стоунз ?

- Я бы не прочь увидеть от ребят чуть больше энергии и смелости. Я бы не прочь увидеть их всех чуточку более счастливыми от того, что они – одни из Роллинг Стоунз. Либо ты есть, либо нет. Если есть, то тебе придется работать со Стоунз, и если нет, тогда забудь об этом.

- Работа, которую ты делаешь, кажется, согласна с тобой, как и твой брак.

- Патриция — замечательная девушка. Когда я познакомился с ней, то переживал второе рок-н-ролльное детство. Я мог бы уйти назад. Запросто. Это могло пройти для меня либо на жизнь, либо на смерть.

- Будущее выглядит многообещающим. Это отлично, что мы немного пообщались. Мы сидели здесь и «убили» целое ведерко льда.

- Да, но в наше время есть жуткая тенденция, я сейчас кажусь неким стариком — это позировать. Все мы. Это лишь доказывает мою убежденность в том, что музыкальный бизнес в любую отдельно взятую эру – это 98% фигни. Если ты это знаешь и можешь избежать кусочка позёрства, то он не причинит тебе вреда. Ты не получишь из этого чего-то больше, ты можешь полностью «провалиться», делая это, как это называют. Но если ты стремишься к  этим 2%, то он не причинит тебе вреда. Но к остальным 98% — и ты потерян. Покедова, брат.

Изрядно кастированная версия перевода времён СССР от С. Кастальского — здесь.