«Memories, Dreams & Reflections», London, 2007
Существует такая полоумная идея – и я знакома с ней слишком хорошо, так как я говорила себе это много, много раз – будто наркотики призывают к жизни реального тебя. Конечно, это херня, и на следующий день она становится до боли очевидной, но ты по-прежнему продолжаешь делать это…
Обычно я думала, что кое-кому обязательно нужно испытывать нечто, какой бы ни был для этого торжественный повод, или если у тебя депрессия – то тебе нужно вмазаться. Или тебе это нужно для работы, или чтобы пройтись по магазинам, или сделать уборку в доме – не типо что у меня в те дни был дом, или какое-то желание пошопиться. Но вы понимаете, о чём я. Каким бы ни был повод, он казался просто тем, что должно было провести тебя через это. Мы были молодыми и глупыми. Но в конце 2006 года мне исполнилось 60 – самое время меняться.
Есть две вещи, которые я всегда считала интересными: романтический образ артиста и его ассоциации с самостийным падением в бездну наркоты и самых стрёмных крайностей. Что, как мне сейчас кажется – это полная чушь. Может быть, это работало для Де Квинси и Кокто, и это неплохо выглядит, когда тебе 15, но я твердо убеждена, что это невероятно незрело. Практически, это – инфантилизм. Если ты – действующий артист, то у тебя нет времени на это говно. Вот почему Флобер сказал, что лучший способ писать, создавать искусство – это буржуазная жизнь со сном и едой и упражнениями и всеми этими скучными вещами, и время от времени немного секса. Просто подумайте о Марлоне Брандо в «Апокалипсисе, сегодня», чтобы понять, в какое адово место может привести тебя эта романтическая иллюзия. Она ничего не создаёт. Это – высшая форма нарциссизма.
Насколько я убеждена, с этими перепрелыми видениями мира покончено! Я не хочу видеть вещи романтическими, мрачными и красивыми. В реальной жизни люди проходят через огромные проблемы и борются с ними. Эти маленькие детки в группах, которых привлекает смэк и крэк и дерьмо, ослеплены блеском образов гламурного декаданса. Многие из них, давайте взглянем правде в глаза, реально купились на очарование темных глубин — то, что сейчас называется Инструкцией Старой Рок-Звезды. Чем это может кончиться, если вы тщательно это проанализируете – это Брандо в пещере с экземпляром «Романтической Агонии». Что особенно бросается в глаза в этой жуткой ситуации – это то, что он никогда не позволял себе сказать чему-либо «нет». Он просто следует за каждым побуждением, каждой своей блажью. Он – не великий персонаж. Он ужасен; он – чудо-юдо! Вот что происходит, когда ты доводишь романтическую агонию или экстаз до их алогичного завершения. Зачем останавливаться на героине и кокаине ? Почему не продолжить это скотоложеством и каннибализмом и всем остальным ? Я думаю, что одна из проблем в том, что как бы то ни было, быть художником – это очень трудно. Это все равно, что быть ребенком или воссоздавать детство. Тут хорошо видно, когда сливаются эти две вещи: детская изобретательность и детская самоуверенность; но в какой-то момент тебе нужно сказать себе: «Я не могу так больше жить».
Я не занималась страстным саморазрушением вот уже около 20-и лет. Что конкретно обуславливает это самоотравляющее поведение – это подростковое стремление бросить вызов общепринятой морали, перепрыгнуть через все жалкие «земные» вещи в жизни и достичь экстаза крайностей. «Именно так ты сможешь не быть одним из рабов – мучеников Времени», — как пишет Бодлер в «Упивайтесь» («Цветы Зла»): «Упейся! Упейся! И не делай паузы для роздыху! Вином, поэзией или добродетелью – что ты выберешь!» (очень неточная цитата – прим. пер.). Или высшее воплощение анархической гордыни в «Письмах ясновидца» Рембо:
- Поэт делает себя провидцем путём долгого, сознательного и полного расстроения всех своих чувств. Все формы любви, страдания, безумия: он ищет себя, он впитывает в себя все яды только для того, чтобы сохранить их суть… Он прибывает в неизвестное и когда, обезумевший, заканчивает тем, что теряет способность осознавать свои видения, то он по-прежнему видит их! Дайте ему умереть, напитавшись всеми этими невыразимыми, неназываемыми вещами…
Это фантастическая вещь, она почти заразна, ты получаешь контактный кайф, просто читая это, но нужно иметь в виду, что это написано подростком: в то время Рембо было 17. Просто момент чьей-то жизни – я должна была знать! – когда зарвавшиеся мысли о преступлении границ всего и вся кажутся абсолютно логичными и достижимыми. Но я в общем-то никогда не увлекалась этим – хотя кое-кто может подумать об обратном.
Рембо – мой идол, но та часть, которая мне сейчас нравится больше всего – это тот кусочек, где он попадает в Африку. Мне это нравится больше, чем хаотические поездки с Верленом, хотя в тот период он написал кое-какие великие, великие стихи. Но что реально интересует меня – это когда он становится абсолютно очарован самой реальностью. Он не написал еще одну поэму и очень серьезно заболел, но он чётко увидел жизнь такой, какова она есть на самом деле. В конце концов, он поселился в своем мире фантазий; он пошел и начал жить там, и в тот момент не считал нужным больше писать об этом, что, конечно же, создает другие проблемы. В данный момент я живу в своей мечте, и если бы мне не нужны были деньги, то я бы не хотела делать вообще ничего, тоже.
Есть много причин, по которым я не думаю, что наркотики – это Хорошая Штука, но что бы я ни сказала, люди все равно не заметят – они будут делать то, что хотят. Мне на мою долю хватило, но я никогда не принимала столько наркотиков, сколько думают обо мне другие. Часто у меня не было денег на смэк и кокс. Не самый благородный мотив для воздержания, но тем не менее…
Теперь я полностью завязала с наркотиками. Мы распрощались раз и навсегда. Но это не значит, что время от времени я не вспоминаю о своих прошлых кайфах с гордостью. Я довольно живенько помню своё первое знакомство с кокаином. Это было летом 1967-го на вечеринке в квартире у режиссера Кристиана Маркванда. Они собрали денег, чтобы снять “Candy” и отмечали это событие. Роберт Фрэйзер высыпал на стол 6 дорожек белого кристаллического порошка. Это был первый раз в жизни, когда я видела «дорожки». Я не знала, чего от меня ждут. Роберт протянул мне скатанную в трубочку 100-долларовую купюру – абсолютно своевременный кокаиновый аксессуар, который был у Роберта под рукой всегда – и сунул её мне прямо в руки. «Ты вдыхаешь это, дорогая», — сказал он с заботой в голосе. Я последовала его инструкциям, даже слишком хорошо, как это оказалось, вдохнув все 6 дорожек. Роберт так и вытаращил глаза. Кокс был редкой и экзотичной новой субстанцией в Лондоне – мой друг Билл привозил его с собой из Рима – но Роберт, будучи вежливым старым «итонцем», не проронил ни слова. Позднее я слышала, что он пересказывал эту историю друзьям с почтением, в общем-то достойным олимпийских атлетов: «Она вдохнула все шесть – можете в это поверить ?!» Это были россыпи кокаина от «Merck» – нежного, как первые снежинки.
Патти Смит как-то сравнила промискуитет и наркоманию моего поколения с пробежками детей по минному полю. Но у нас реально было несколько проводников. У нас был Фрейд, у нас был дядя Билл Берроуз. Но на самом-то деле никто не может ничему научить тебя; тебе приходится выучивать эти уроки, падая лицом вниз по 100 раз. Были Кольридж и Де Квинси. «У тебя есть ключи к Раю, о простой, нежный и могущественный опиум», — как величаво провозгласил последний в начале своей «Исповеди курильщика опиума» — только для того, чтобы всё это закончилось «Илиадой воплей».