Журнал “The Word”, июнь 2011
Из угольного дыма Дартфорда 40-х годов к миллионной концертной публике в XXI веке: шальные мемуары Кита Ричардса – это сказка о настолько зачарованном существовании, какое просто невозможно себе представить. В эксклюзивном интервью для 100-го номера “The Word” Марк Эллен помогает уточнить несколько историй, которые Кит оставил за пределами книги.
Швейцар задерживает лифт, дабы добавить еще одного пассажира. Он доставляет «пакет для мистера Ричардса» и направляется в тот же номер, что и мы, на 11-м этаже в городском центре Манхэттена. Это бумажная упаковка, из-под которой торчит американско-индейский колчан из искусственного меха для стрел и трико с лампасами.
Кажется, это «оно самое» послание для мистера Ричардса — в некотором роде. У меня есть лишь несколько секунд, чтобы представить его цель: некая внутриофисная адресная тактика, подарок для одного из его трех внуков – перед тем, как мы просачиваемся в квартиру Джейн Роуз, менеджера Кита, когда звучат оживленные приветствия, предложения воды со льдом и стены с платиновыми дисками настолько ослепляют, что я абсолютно забываю спросить об этом подарке.
Картинки в рамках туманят твой взор – ранние “Stones”, состав позднего периода в кабриолете в Каннах, жены и дочери Кита, его отец Берт, Джонни Депп в роли Джека-Воробья и огромная подборка портретов Чарли Уоттса, один из которых — в джаз-клубе, держащий саксофон. И, конечно, каждый образ Кита, к которому я сейчас так или иначе обращаюсь, из его бурного мемуара «Жизнь», предварительно опубликованного прошлой осенью на уровне секретности, редко встречающейся за пределами Белого Дома. Рецензентам позволялось смотреть книгу максимум 6 часов под пристальным наблюдением его издателей, дабы последним убедиться, что те никоим образом не скопируют весь том, увесистый, как кирпич, и не продадут его бутлежную редакцию на рынке в Кэмдене. Вследствие этого, большая часть прессы в панике склонилась к копипасте его захватывающе-заголовочных нападок на Мика и намного меньше – к чему-либо еще.
Но если ты прочитал это всё, то лишь тогда будешь знать, что книга – это шедевр в виде самого продолжительного, цветистого и бурного разгула, продолжавшегося в течение всех его возможных 67-ти лет. В львиной доле рассказов Ричардсу ассистировал соавтор Джеймс Фокс, который запечатлел его как неподражаемого персонажа, выследив и взяв интервью у почти 80-ти попутчиков Кифа по жизни: старых подруг, одноклассников, музыкантов, роуди, менеджеров – дабы лишний раз показать, что любое потенциальное помутнение памяти главного героя по ходу работы время от времени бывало кропотливо реактивировано.
Неразрывные оптимизм и обильно бьющая через край энергия завсегдатая вечеринок ХХI века с кожистыми ушами, кажется, напрямую подключены к мультяшному оборванцу в коротких штанишках и берут начало из угольного дыма Дартфорда 1940-х, чей персонаж использует самый широкий спектр выразительных средств: от просторечий вроде «пока-пока» и псевдополицейского голоска из шоу “The Goons” и многого другого — до угрожающего раскладного ножа и смеха типа «ноги-в-воздухе». Ощутимо, что наибольшее из его публичного профиля, это – нечто, сконструированное само собою, остальное же – плод сосуществования соответственно иконографии «народного героя», разложенного по полочкам и охватывающего отдельные ссылки на Британскую петинцеарную систему и СМИ. В одном трогательном эпизоде тура-2007 “The Rolling Stones” достигают Санкт-Петербурга, и Ричардс устраивается перед своим телевизором в отеле, где обнаруживает себя смотрящим церемонию 100-летия бойскаутов. «Один-одинешенек в своем номере, — вспоминает он, — и я встал, сделал 3-х пальцевый салют и сказал: «Командир патруля, бобровый патруль, 7-й дартфордский скаутс, сэр!» Мне казалось, что доложить было надо…»
И вот он здесь и сейчас: в черной шляпе, «глазированной» полосатой рубашкой, позвякивая перстнями с черепом и бижутерией, Кит вплывает в комнату на самых маленьких ножках, какие только можно себе представить у человека его масштаба. Как и все “Stones”, он придерживается дневного режима гризли (либо, на выбор – городского кустаря без мотора), кого-то, неспешно потягивающего пальцами струны-проволоки по 4 часа в день в течение последних 45-ти лет. Выражается он, как вы все знаете, тем потусторонне-шикарно исковерканным выговором гласных, когда каждое его утверждение весело и наполнено содержанием, а самым главным образом приправлено саморазвлекающим, смертельно трескучим хихиканьем. Вокруг него вьется легкий аромат табака, и он закуривает первую из 5-ти еще непочатых пачек «Мальборо».
Рядом с нами на полке выстроились экземпляры “Life” на 10-ти языках, в том числе и финском. Я говорю ему, что это то, о чем я хочу поговорить: какие-нибудь рассуждения или сожаления, снова пройтись по некоторым высшим и низшим точкам, обрисовать некоторые пропущенные кусочки. «Отлично», — сияет он с видимым облегчением, помешивая лед в своем картонном стакане с водой: «Что бы ты не получил, просто чеши дальше».
-10-ти летний Кит Ричардс кажется одновременно Моулсвортом из детского комикса, персонажем “The Goons” и главным героем «Просто Уильяма». Это типа правда?
- Грубо говоря, правда. Да, это хорошая пропорция. Но это так давно, это вроде как говорить о ком-то другом, но в то же время продолжительность держит внимание, так что я сам понял, что это был я. Это был другой мир, 50-е годы, пацан. Вещи, что ты можешь вспомнить, основное — тогда это было полностью иным. Телефоны были редкостью, телевизоры – может быть, один на пять домов. Разве это тот же самый мир?
- Узнаешь ли ты в нем сам себя?
- О да, но я до сих пор восстанавливаю силы после книги, честно уж говоря.
- В каком плане ?
- Ну-у… в плане, что кто-то говорит: «Время запечатлеть историю». Я не собираюсь работать год или два, и это кажется типа подходящим сроком на рефлексию, но потом, занимаясь этим, ты в реальности проживаешь свою жизнь дважды. Как будто недостаточно было прожить ее один раз…
- Приносит ли это кайф или боль ?
- Эт-то (смеется)… Это интересно. Одновременно, ты выходишь с другого конца, ощущая, что ты прошел сквозь прессовальную машину.
- Твой дедушка попал в газовую атаку во время 1-й Мировой войны, а отец был ранен во 2-ю Мировую, и ты представляешь на суд публики множество случаев из твоей жизни, похожих на военную кампанию: получая «ожог от пиротехники» на сцене, «Стоунз освобождают Прагу»… Это то, как ты видишь себя, в некотором роде — в строю доблестных, прославленных воинов ?
- Это напряжение ощущалось мной всегда, и возможно, в семье, но не так, что они были помешаны на военной теме. Их всех — без особого их желания — засосала трясина войны, они просто попались в нее, но в какой-то мере, смею предположить, это оставило свой след. Для англичан, по крайней мере, не было реальной войны, когда я рос… так что я придумал одну из них.
- Почему ты ощутил в этом нужду ?
- Думаю, что британское общество в то время по-прежнему жило в 30-х годах, это был образ мыслей всех и каждого. Да-с, но это 50-е! «До войны», — эта фраза предваряла почти каждое высказывание кого-либо. «До войны было совсем не так!» Ну, я не помню это «до войны»… Я представлял себе 30-е, пока не обнаружил, что это — некая идиллическая ситуация, где каждый англичанин, наверное, был абсолютно счастлив, но вскоре мне все это осточертело. И в то же время, ты рос с мыслью о том, что «хотел бы я родиться до войны», так как предположительно тогда было кайфово, и они говорили только об этом. Я чувствовал, что пропустил свою лодку или что-то. То есть, у нас был распорядок дня… Глянь… И поэтому, моя война была против того поколения. В том возрасте мы все были бунтарями, как бы там ни было, но мне кажется, что я дал этому некоторое развитие.
- В ранней части книги витает некий театральный флёр, как будто бы ты постоянно на публике – там есть классная строчка об эскападе в письме к твоей тете Патти: «Выходы среди оглушительных аплодисментов». Сколько же тебе было лет, когда ты начал смотреть на всю свою жизнь как на выступление ?
- Это была очень театральная семья. Каждый был любительским актером драмы, все было в духе «кто выдаст лучшую строчку». Так что кое в чем это типа как было в порядке вещей. А однажды у меня появилось место, где я почувствовал себя комфортно (в «Стоунз»). Вместо того, чтобы быть раздавленным славой, я подумал, что времечко-то пришло нах, понимаешь ?
- У твоих родственников есть кусочки, отколотые от них: брак, кажется, не работает, ты — единственный ребенок, так что тебе приходится бороться за дружбу сверстников. Кажется, что ты принял как должное тот факт, что жизнь – это борьба. Было ли это полезно, когда начались «Стоунз» ?
- Да, но тогда, когда я рос, то я просто принимал борьбу как нечто должное. И конечно, «Роллинги» были совершеннейшим агрегатом для моего духовного роста.
- Каким образом ?
- Ну-у… по крайней мере, я был на уровне подпихивания остальных (американский акцент): «Тебе надо послухать, что я играю!» В какой-то мере я больше не являлся молчаливым зрителем. Я был самым младшим в группе и просто пытался реально вырасти – и найти свою нишу. А еще я хотел немножко денег! Но это не было действием наобум, ясно ? Что-то внутри меня, в течение жизни в этой обедневшей, экстравагантной семье, сказало: «Ну… одному из нас придется продвинуться». Но я только позднее понял, что тебе необходимо пользоваться каждой возможностью, которой ты можешь. Для меня, «Стоунз» в начале, я был похож на проповедника, понимаешь ? Каждый должен услышать блюз ! Если же они не слышат его, то они обделены. Все пятеро нас были типа такими. Если бы мы смогли увлечь этой невероятной музыкой, которая так сильно возбуждала нас, еще нескольких человек, то… Мы были в поисках блюзового фонтана. И внезапно из окна вылетает кусочек миссионерства, потому что тебя превозмог успех.
- Ты нуждался в этой вере в себя. Брайан даже изобретает совершенно нового персонажа и становится блюзовым евангелистом Элмо Джеймсом.
- Ох, мы все считали себя темнокожими. Мы считали позором тот факт, что мы – белые. Но если ты хотел быть звездой в Англии, то самая мерзкая корзина, в которую ты мог положить себя — это была корзина с блюзом. Только теперь ты понимаешь реальную силу популярной музыки – музыки, записанной с тех пор, на самом деле, которая выросла из блюза черных людей, живших в Америке в некоем заточении. И, наверное, живущих в нем до сих пор.
- Слишком необычно думать, будто Мадди Уотерс красил стены в офисах «Чесс Рекордс», а потом эти белые образованные английские студенты вроде «Стоунз» реактивировали карьеры этих старых парней.
- Другими словами, наша миссионерская работа стоила того. Стопудово !
- Стопудово ! И нам по-прежнему разрешено так говорить ?
- Думаю, что да. Особенно со смешками между словами (американский акцент): «Это ваша обязанность, парни из Англии, завести Америку» — для белой публики! Так что кое-как это была успешная миссия, с точки зрения идеалиста, что мы обратно увлекли Америку к ее корням, черной музыке, которая была рядом с ними, и которую они не слушали. И на то, чтобы снова встряхнуть их души, понадобилась парочка – я чуть было не сказал «миленьких» — белых ребят из Англии.
- Но у Дина Мартина не играло особенно много «миленьких белых мальчиков», когда он объявил вас по телешоу “The Hollywood Palace” в 1964-м – «Роллинг Стоунз» сейчас за сценой ловят друг у друга блох. Почему ты в итоге простил его за это ?
- Ты типа как немного пожалел Дина за эту болтовню, за то, что он не шел в ногу со временем. Мы вроде как подыграли ему, позволив отпустить шутку или две. Но этот вид штуки был бы нелегким, если бы первыми не постучались в дверь «Битлз». Они не постучались в нее – они толканули ее ногой. Без «Битлз» «Стоунз» никогда бы не сделали «этого». Мы не были «пинающими двери». Чтобы войти в нее, нам нужно было сломать щеколду! Мы были слишком сырыми. Они были на расстоянии многих улиц от нас и писали собственные песни. Мы просто играли блюз: «А вот классная песня Мадди Уотерса». Было интересно, как запросто Мик и я увлеклись сочинительством. Песни были внутри нас, и мы даже не понимали этого, но без Эндрю, тянувшего и руководившего, этого не могло произойти никогда.
- В книге есть милая зарисовка из старого мира: Лондон в 40-е, «конское говно и угольный дым», надзиратели тюрем – ключницы, судьи – «парики», семья Аниты – «клякса сифилиса и безумия». Думаешь ли ты, что слишком сильно романтизировал все это ?
- Не думаю, что ты можешь, реально. То есть, некоторым образом это сказочная история, определенно глядя на нее с этого конца. Когда тебе 14 или 15 лет, то все, что ты хочешь делать – это быть гитаристом в рок-н-ролльной группе, и это сбывается наяву – конечно, это сказочная история. «У тебя есть 3 желания». Я хочу только одно! (поднимает вверх сильно искривленный артритом указательный палец левой руки).
- О Господи, что случилось с твоим пальцем ? Это тот, который ты сломал о тротуарный камень, когда тебе было 10 ?
- Нет, вот он (на правой руке). А этот – из-за артрита. И доброкачественной эстрады. Я не чувствую этого, но оно просто немного мешает.
- Это влияет на твою гитарную игру ?
- Если бы я играл на классической гитаре, то ага, но можно заставить деформацию работать на мою игру! С тех пор у меня наклевался очень сверхъестественный стиль. Они все работают (показывает 10 узловатых и деформированных перстов) – это просто, что на них бляшки.
- Есть такой момент около 1967-го года, когда стартующие рок-группы из «нижнего среднего класса» общества встречаются с ерничающими дочерьми аристократии – Марианнами Фейтфулл, Анитами Палленберг, леди д’Арбанвилл (Прим.пер.: «Lady d’Arbanville» – песня-обращение Кэта Стивенса к его возлюбленной, актрисе и модели Патти д’Арбанвилл. Она получила мировое признание после главной роли в лесбо эро-драме «Bilitis», 1977), и обе стороны обнаруживают целые новые миры. «Я не знаю, либо мы были снобами, либо они просто решили навестить трущобы», — как ты верно подметил. Кажется, что это была такая большая часть поп-культуры. Почему это так ?
- Что я понял, было: дочерей «верхней корки» тоже достала ситуация, как и остальную шайку, и они также хотели перезарядиться. Тебя приглашают на танцы дебютанток, и вот для них это было типа: «Вау! Должно быть, это интересно!». Но в то же время, как только ты добрался туда – множество моих друзей некоторое время были полу-аристократами, кое-кто из них таковы и поныне, но по-прежнему притворяются «цыганами» — как только ты познакомился с этой «верхней коркой», которая была того же возраста, что и мы, то они все чувствовали точно так же. И нам, и им было что дать.
- Против чего они бунтовали ?
- Могу предположить, что вещи не происходили достаточно быстро. Это как Харольд Макмиллан: «Вам никогда не было так хорошо». Ну так, оно могло бы быть хорошo! Возможно, это cвязано с послевоенным поколением, чем-то внутри всей нации. Все страны прошли через это невероятное кровопускание, и это должно было значить «нечто». Нельзя говорить «до войны» снова, так как это означает, что ты готовишься к еще одной. Так что, не осознавая того направления, куда идти, мы чувствовали: каким бы оно ни было, оно должно быть иным. И мы все были его частью. Ты не мог заниматься этим в вакууме. Естественно, что публика ощущала это точно так же.
- В какой-то момент ты говоришь, что на концерте «Роллингов» одичалые девушки, хватающие тебя за части тела, могли делать все подряд, что их учили не делать. Что ты имел в виду ?
- Это отличный способ оттянуться. Была энергия, искавшая путей выхода, она оказалась на свободе – без какого-либо конкретного направления. И я предполагаю, что «Битлз» и мы сами превратили эту энергию и силу, которые пузырились повсюду вокруг нас, в некий кристалл. Под очень неодобрительными взглядами…
- В 1964-м ты просыпаешься в постели с Ронни Спектор и регистрируешь этот факт как высшую точку, и то же самое, когда на ранних шоу видишь, что публика висит на занавесках. Было ли это трудно в следующие десятилетия – ощущать, что жизнь по-прежнему развивается ?
- Знаешь, проблема с вершинами в том, что ты всегда ищешь все более высокую. Некоторые из вершин в то время, когда я считал их таковыми — это были просто эйфории, вызванные наркотиками, но потом – наркота появлялась просто для того, чтобы чем-то заняться, это не было «периодом наркоты». По её поводу не принималось никаких решений. Жить той гастрольной жизнью с другими музыкантами означало, что ты собираешься противостоять ей. Мы могли играть в Штатах, два шоу в день – иногда 500 миль друг от друга, и в 80% на разогреве выступали очень опытные черные музыканты – для нас очень старые, некоторым из тех кексов было за 30. И ты вроде как еле тащил свою жопу, чтобы попасть туда, и в итоге мы спрашивали: «Мужик, как у тебя это получается ? Нам едва 23, и мы не можем угнаться за тобой. Как ты готовишься к шоу ?» И они говорили (лезет в свой внутренний карман): «Слушай, возьми одну из этих и глотни одну из тех…»
- Я никогда не был хорош по части наркотиков и, тем более, никогда не принимал ничего, начиная с той самой ночи на свободе с Джулианом Коупом в 1981-м, но ты…
- Делал это ?
- Жуткий дешевый спид.
- (нотка профессионального презрения) Я сам никогда не был большим фриком спида.
- Но казалось, что прямо с самого начала наркотики всегда имели это магнетическое притяжение к тебе. Что заставило тебя начать глотать мамины таблетки от менструальных болей ?
- Я принимал все подряд, чтобы увидеть, что произойдет. Когда я обнаружил, как много наркоты реально доступно, то я вроде на какое-то время превратил себя в лабораторию. Это был эксперимент, но контролируемый эксперимент. Некоторые люди не знают, когда надо остановиться. Джими Хендрикс мог быть по-прежнему среди нас.
- Что в первую очередь вызвало подобный аппетит ?
- Это между мной и Богом – если таковой есть. Я без понятия. Я прохожу медосмотр и они говорят: «Тебе 45 лет, и ты не куришь». А я отвечаю: «Вот тут-то все ваши чарты и облажались». Вся их статистика балансирует на краю. У меня был гепатит С, и я вылечил его сам. Я даже не узнал, что он у меня был.
- Если бы ты пошел завтра на сканирование всего тела, тогда…
- … новости были бы хорошими. Я не порекомендую свою жизнь кому-либо еще, но я никогда не ощущал, что когда-нибудь физически причинял самому себе некий особо серьезный вред. То есть, я реально подскользнулся один или два раза, но это не остановило меня от дальнейших экспериментов.
- Каково твое определение глагола «подскользнуться» ?
- Принимать плохое говно, от случая к случаю. Мне всегда приходилось обращать внимание на качество, чистоту и т.п. Но однажды тебе приходится зависнуть в местечке, где выбора нет. Думаю, как-то я принял что-то со стрихнином. Я лежу на кровати (показывает на безжизненное тело): «Он умер!» (изображает мимикой парализованное лицо) Я пытаюсь сказать, что со мной все в порядке. «Он не дышит!» А тебе туда не хочется. Это было только тогда, когда людям надо было показать пальцем, что я был именно таким наркоманом, каков я в реальности. Я же считал, что просто «экспериментирую» с героином.
- В американском туре 1972 имел место момент возмутительного декаданса, который в ярких цветах запомнился Стэнли Буту: «Как только ты видел достаточно итальянской лапши на развевающемся бархате, горячую урину, льющуюся на глубокие ковры и штормовые волны извержений из половых органов, то кажется, что Они как никогда вместе. Видя одно, ты видел их всех. Вариации тривиальны». Он просто «продавал» это, как ты думаешь ?
- (смеется) Ну-у, очевидно, это было то, что попалось ему на глаза! Я несколько сомневаюсь по поводу горячей урины… я никогда не измерял температуру той штуки! Но навскидочку это именно то, на что оно было похоже. Это было безумно. Реально безумно. И никто не мог найти причины, по которой это не должно продолжаться. И глянуть, насколько безумнее это может стать. Там всегда были люди, гораздо более безумные, чем мы: фаны, другие музыканты, парни, сознательно прыгающие «выше крыши». Вот почему я решил взять эксперимент под контроль. Мне нравится кайфовать, но не до таких облаков. Я терпеть не могу атмосферу в верхних слоях…
- Мне придется спросить тебя, я хотел знать это все 35 лет. В 1976-м «Стоунз» возглавили Небворт-парк…
- Все, что могло пойти не тем путем на концерте под открытым небом, реально пошло именно туда.
- Слишком правдиво – и по дороге обратно в Лондон ты разбил свой «Бентли». Там было 100 тыс. народу, и из них единицы читают сейчас этот журнал. Перед вторым заключительным номером – “10CC” — была 90-ти минутная задержка, означавшая, что «Стоунз» не выйдут аж до полуночи. Два года назад я брал интервью у Эрика Стюарта для “NME”, который рассказал мне, что Кит Ричардс был настолько не в форме, что его пришлось забирать в Небворт-Хаус и класть в постель и пр.. А чтобы выиграть какое-то время, роуди «Стоунз» перерезали по периметру многожильные кабели к внешним усилителям, и команде “10CC” потребовалось 90 минут, дабы исправить их. Отсюда и задержка. Стюарт был по-прежнему комически разгневан этим. Правда ли это ?
- Это парень из “The Hollies” ?
- Нет, то другой парень, Грэм Гулдман, писал песни для “The Hollies”. Это правда ?
- (громовой уклончивый смех) Ну, с нашей точки зрения, это: «Шоу задерживается на пару часов. Я могу немного покемарить».
- Так что, это был сознательный акт вандализма со стороны роуди «Стоунз» ?
- Не знаю, сделали ли они это специально. Это – еще одна вещь, которая затеряется в песках времени. Возможно, это произошло случайно.
- Как можно «случайно» перерезать многожильные провода ?
- Не знаю, подойди к ним со спущенной шиной (улыбается). Тебе надо понимать, что у засценных парней и команды свои собственные правила и законы. Они не должны продолжаться пару часов! «Я исправлю это». Мне просто сказали, что там случилась задержка.
- Так это правда! Мы были около сцены – гигантского надувного языка – и я помню, как кто-то надевал на тебя гитару и видел, как ты трясешься от ломки и берешь этот невероятно фальшивый аккорд.
- (качает головой, смеясь) Наверное, они меня переутомили.
- Есть некий «Закон Стоунз», который приложим к группе и больше ни к чему тому, что лежит за ее пределами. Случается то, чему не положено случаться в реальной жизни. Мик спит с Пэт, подругой Брайана (матерью его третьего ребенка), и все-таки группа продолжает свой путь. Как это работает ?
- Кто с кем спит – это реально не важно. То есть, у меня никаких сомнений, что по пути было нанесено по этому поводу несколько шрамиков, и Мик более известен как тот, кому приходится иметь женщин каждого – так что я воздаю ему за это должное. Секс был…просто не самой важной вещью. Секс, наркотики и рок-н-ролл. В каком порядке (пожимает плечами) ? Не будем тратить время.
- Мик спит с Анитой, ты спишь с Марианной. Около недели позже ваша четверка проводит 10 дней на яхте в Средиземном море. И снова реальная жизнь диктует, что это не работает.
- У нас был довольно аристократический способ смотреть на это. Была ли королева Виктория реально дочерью Уильяма IV ? Предположительно нет, так что…Это не казалось настолько важным. Обычно такие вещи просто случались походя. Кто имел кого ? «Извини, не могу вспомнить, кого я имел. В комнате было темно. Я зашел не в ту комнату. Никто не жаловался». В те дни это было типо так. Тогда было полно более важных вещей.
- Вроде коллективной ценности группы, которая стояла выше подобного рода недоразумений ?
- В одной точке мы посчитали, что это будет выше нас. Мы неожиданно получили этого невероятного монстра, и ты понимаешь, что создал его сам, ты больше его не контролируешь. Но это были классные времена, и это гораздо лучше, чем колоть дрова.
- Есть момент в конце 90-х на Ямайке, когда ты чувствуешь нужду выбраться из дома и заказать комнатку в местном борделе…
- Бум-бум и Синди ? Отлично их помню. Сейчас Бум-бум респектабельно замужем и живет в Ковентри. Я не в личном контакте, но я знаю. Я уверен, что она прочитала книгу.
- И снова этот «Закон Стоунз». Если бы я пошел в бордель ради небольшой передышки, то не думаю, что моя жена была бы дико рада, по правде говоря. Как так получилось, что твоей все равно ?
- (обрадован и несколько жалостливый взгляд) Потому что наши отношения идут глубже этого. Обычно Патти заходила на ту хазу тоже, классные танцы. То есть, у нас никогда не было «отношений». Все, что я сделал – это подарил парочке девушек «ночь отдыха». Они заснули на кровати в своих бикини, и я написал песню (“You Don’t Have To Mean It”). Там была эта красная, золотая и зеленая кушетка и пол со шкурой зебры, и я попросил их представить, что мы там живем, и как все это передекорировать. И типо то, что они сказали мужикам, которые приходили туда – они сказали, что ты можешь говорить все, что угодно, сказать, что любишь их, и тебе не нужно отвечать за свои слова. Когда у меня начались проблемы с нелепой строчкой, то я давал им легкий пинок, пропевал ее им и менял, и они снова засыпали. Я знал парня, который владел этим притоном, он прежде был вышибалой на Тоттенхэм-Корт-роуд, когда нам приходилось там работать. Здесь он заведует самым большим борделем на Ямайке. «Кит!» «Что ты тут делаешь ?» «Я заведую этим шоу!»
- Могу ли я на секунду защитить Мика Джаггера? В твоей книге он получает монументальный пендель и представлен как прижимистый и злонравный, недоверчивый, холодный, довольно властный сексапил, и все же в самом начале вы – неразлучные друзья, настолько связанные, что можете угадывать мысли друг друга с полуслова. Ты действительно имел в виду, что у него все настолько запущено ?
- Нет, я понимаю, но что еще я могу сказать ? И кто еще скажет это ? Я здесь, чтобы рассказать правду так, как это было. Не говорить того, что я сказал о Мике — это будет просто приукрашивание фактов и обманка, и включив это, я сделал так, чтобы люди были в состоянии больше понять тот род проблем, которые происходят, когда последние 50 лет ты пытаешься руководить группой.
- Я одобряю твою откровенность, я даже восхищаюсь ею, это просто то, что…
- Немного брутально ?
- Да, это брутально! Ты брызжешь эмоциями по поводу всех тех других людей – Грэма Парсонса, Бобби Киза, но так неэмоционален по поводу Мика.
- Я эмоционален по поводу Мика. В противном случае, я бы не говорил этого. Это просто на другом конце шкалы. Без представления “The Rolling Stones” такими, какими они были на самом деле, голые кости и всё, эта история выглядела бы просто дешевкой. Я бы просто прошелся по нашим с Миком теркам. Я бы не рассказал всю историю.
- По поводу «эмоциональности» я предполагаю, что имел в виду теплоту и привязанность. Так что же, ты настолько «извращен» по его поводу именно потому, что тебе не все равно ?
- Только так. Я просто выражаю свои чувства вот таким образом, каков я есть, и это очень мягко сказано. Я знаю Мика дольше, чем кто-либо в мире. Мы знаем друг друга с 4-х летнего возраста. Много перерывов, разные школы и штуки, но я пытаюсь вложить некое понимание в отношения внутри «Стоунз», или тогда это была бы просто сказочка про белого бычка. Он вполне в силах принять это. Он толстокожий, как носорог. Иногда бывает очень трудно выудить из Мика нечто реальное. Иногда, чтобы получить некую реакцию, приходится быть несколько безбашенным.
- Это и была его реакция в итоге ?
- Я виделся с ним 2 недели назад, и да-с, он немного обижен. Но я сказал ему: «Там нет ничего, Мик, что не происходило, и что является неправдой. И если ты увидел другой взгляд на это, то ты – на другой планете, потому что все остальное…» То есть, он был не прочь похерить нас («Стоунз» не ездили в туры с 1982-го по 1989-й), и мне это было обидно.
- Если бы завтра он сел за написание своей версии, то…
- Он однажды пытался, и ему пришлось возвращать деньги обратно. Я знаю, что он пробовал написать книгу. Это было в конце 80-х, и я получаю телефонные звонки от Мика, который говорит: «Что мы делали в августе 1966-го, мужик ?» «Ты же пишешь книгу, не так ли ? Иначе бы ты никогда не позвонил бы мне со столь приземленными вопросами».
- Что он сказал бы о тебе ?
— Наверное, нечто очень ехидное, но в то же время я сказал: «Мик, мы просто можем посмотреть на это с позиции «что было, то было» — отлично, что было, то было с нами обоими», — и мы бы посмеялись и оставили все как есть.
- Когда Мик откладывает «Стоунз» в долгий ящик, ты создаешь “The X-Pensive Winos” и играешь 40-ка тысячный концерт в Аргентине единственно потому, что отчаянно скучаешь по звуку толпы. Опиши это чувство.
- Это потрясающе. И что еще более потрясающее – то, что к этому привыкаешь. Ты входишь на стадион где-то, и кто-то говорит, что там 85 тысяч, а ты говоришь: нет, 87. Ты можешь прикинуть по одному взгляду – и тебе нравится полная горница. А кто будет вести подсчеты после миллиона ? (“The Stones” сыграли перед 1,3 млн. на пляже Копакабана в 2006-м). Но если ты хочешь обвинить кого-нибудь, то вини публику.
- Что ты имеешь в виду ?
- Потому что в противном случае меня бы там не было, благослови их сердца (смеется). Ты понимаешь, что ты сорвал эту штуку с ручки, но как у тебя получится выпрыгнуть из автобуса ? Я просто не могу огорчить всех этих людей. Нельзя их хакнуть. Сегодня вечером почувствовать это намерение нельзя. Сколько раз ты слышишь: «Леди и джентльмены, Роллинг Стоунз», и ты не выспался, и что угодно, и ты думаешь: «Интересно, смогу ли я дать этим людям то, за что они заплатили ?» И ты поднимаешься туда и ва-а-а-у, внезапно… энергия, обмен энергией с публикой. Реально не важно, насколько они многочисленны – ты можешь играть в маленьком театре, это более сконцентрировано в маленьком месте, но перемещение энергии взад-вперед – это невероятно. С этим труднее завязать, чем с героином. Единственное, с чем я никогда не завяжу, если бы я мог избежать этого - это с «Роллинг Стоунз». Из-за них не ляжешь в реабилитационную клинику.
- Элтон Джон сказал, что это – полная зависимость. Ты играешь перед 60-ю тысячами, а в следующий вечер тебе нужно играть перед 70-ю. И так далее.
- «Почему здесь не еще больше народу?» Редж, здесь больше нет места. Здесь больше нет сидений! Он по-прежнему не в состоянии охватить это, благослови его старое сердце. Но мы предпочитаем играть в театрах, так как это – пространство под контролем. Бог не собирается присоединиться с громом и молнией и ветром. Когда ты все время играешь под открытым небом, то есть один член группы, на которого нельзя положиться (снова показывает в небо искривленным пальцем) - Он!
- Лично мне все равно, являются ли члены «Роллинг Стоунз» хорошими родителями – как потребителю мне было бы лучше, если бы ты писал “Ruby Tuesday”, а не ходил в школу на родсобрания – но твоя дочь Анджела была рождена, когда ты и Анита были наркозависимы, и вы передали ее на воспитание твоей матери. Ты когда-нибудь сожалел об этом ?
- Это отнюдь не тюремное наказание – жить с моей мамой. Она – бочка веселья, и Анджела и я можем общаться именно из-за нее: она выросла в Дартфорде, она ходила там в школу, она делала свой кусочек. И она ждет ребенка! Мы все готовимся к этому событию. За что лично я благодарен – что никто из моих детей не страдает завышенной самооценкой. Они не считают себя кем-то особым, потому что я их папаня и, наверное, можно сделать некоторые выводы. У меня есть несколько классных детей, которые выросли очень стабильными и занимаются своими делами без того, чтобы их беспокоили по поводу, кто такой Папа. Мои дети никогда не возглавляли бунты и никому не докучали. То есть, моя дочь Теодора реально вскрылась месяц назад за… типа… минускульный объем марихуаны, и потому я сказал ей, чтобы она завязывала с арестами, и она согласилась со мной, но невзирая на это, мои дети – самые правильные ребята в мире.
- Я был бы очень рад услышать диалог, где Кит Ричардс уговаривает свою дочь не попадаться с арестами.
- Я просто сказал: «Прекращай это, оно не весело», и она сказала: «Ты прав». И она не выбралась на том, кто её родители, она провела ночь в клетке и молчала в тряпочку, и я сказал: «Вот именно так и нужно вести себя». Глупые вещи – скучающая, ждущая свою сестру и какого-то копа, когда ничем другим нельзя заняться в этом городе! (Прим.пер.: последние 3 слова — цитата из главы «Темная сторона луны» романа Кроули «Лунное дитя», словесный оборот Старушки, разговаривающей с одной из главных героинь, Айлиэль) – вернули ее на землю. Но, невзирая на это, никто из моих детей не побывал в переделке. Я взял на себя удар от имени всей семьи на долгие поколения вперед.
- Когда ты впервые услышал Чака Берри, то предположил, что он был белым, а Джерри Ли Льюис — черным, но с приходом интернета и MTV, коль уж на то пошло, редко можно услышать новую музыку без того, чтобы уже иметь некий ментальный образ людей, которые её играют. Как ты думаешь, этот вид предварительной обработки делает людей менее авантюристами в плане восприятия ?
- Ага, и у тебя есть поколение, подрастающее с образом этой песни, который тебе швыряют, так что куча плохих пластинок продается многомиллионным тиражом, потому что их образ был классным. Это похоже на книгу и кино. Ты читаешь классную книгу, и ты смотришь фильм, и это не только то, как это видишь ты, потому что у каждого есть своя индивидуальная картина. Это то, на что оно похоже – это не Уоррен Битти.
- Так что это стесняет воображение ?
- Точно. Воображение все более и более прокладывается технологией – а технология не может навредить (глухой смех).
- У тебя были собаки Сифилис и Крысумка, а еще яхта под названием Мандракс. Ты все время держишь нос по ветру ?
- Я просто никогда не хотел собаку по имени Ровер. Почему ты должен ? Ты в парке, и кто-то говорит: «Сюда, Ровер!» Он не Ровер, он – Сифилис. Я предполагаю, что я хотел, чтобы это было заметно, даже когда ты выгуливаешь пса. Но у меня есть свобода быть «в штопоре», когда я хочу, чтобы карась не дремал — понимаешь, что я имею в виду ? Чтобы немного пожить вашей жизнью: ну же, понимаешь, что самое плохое, что может случиться ? Дай кому-нибудь с театральными способностями шанс, и он начнет пытаться занять всю сцену. По крайней мере, я этого не делал. Чего нельзя сказать о Мике Джаггере.
- Как ты думаешь, песни – в вечной стадии эволюции ?
- Да, ты пишешь эти песни – особенно в ранние дни, а день спустя ты сразу же идешь в студию, и это погружение в нечто конкретное. Это – момент, когда оно поймано, но висит в воздухе перед тем, как ты едва узнаешь об этом. Так что, касаемо твоей «остальной» жизни – я играю “Satisfaction”, думая: «Бля, я бы мог сыграть то-то, или я бы мог перевернуть её или наложить вон то». Так что на сцене только и начинаешь подбрасывать несколько вариаций на тему.
- Есть ли песни, которые ты улучшал ?
- Это очень тяжело. Я бы мог подумать, что мы сыграли “Beast Of Burden” на сцене гораздо лучше, чем на пластинке, а это очень хорошая пластинка. И “Jumpin’ Jack Flash”, некоторые из вариаций пожалуй, и хороши, как на пластинке. “Jumpin’ Jack Flash” так, как мы ее записали — это просто я с 8-мью гитарами. Некоторые песни на пластинке могли быть просто Чарли, и мной, и Миком с немножко тамбурином. Или это могли быть главным образом Мик и Чарли, а я там едва-едва. Ты записываешь пластинку, а потом тебе приходится играть ее «живьем». Нам потребовалось много времени, чтобы правильно сыграть “Satisfaction”.
- Когда ты в последний раз услышал песню по радио настолько хорошую, что тебе хотелось хлопнуть по корпусу приемника ?
- Только чтобы отключить его. «Выруби это» (смеется). То есть… технология. Есть куча вещей, которые карёжат мне уши – как и целая куча у других людей. Цифровой звук убог, убогая замена аналоговому звуку. Он не прыгает, он не отскакивает, он обогащен и залип между «0» и «1». А мне бы хотелось дойти до «11» и «12» ! Аналог может это. Звук с диска гораздо лучше. Но ни к чему воевать с технологией — лучше поучиться, как с нею жить. После всего, ты лишь поставщик услуг. Эй, что такое музыка ? Это роскошь. Сперва еда и вода! Хотя… я мог обходиться без музыки и не есть. Не повторяйте этого дома.
- Какая-нибудь песня, которую ты хотел бы написать ?
- Песни из 30-х, 40-х, эти прекрасно отделанные вещи. Шляпу долой перед Ирвингом Берлином, Коулом Портером, Хоуги Кармайклом, Джимми Ван Хьюсоном, Сэмми Канном, Дюком Эллингтоном, Билли Холлидей. Бар тут неподалеку. Как автор песен ты думаешь… на самом деле, забудь об этом. Я бы не совершил большой прыжок, я бы просто пребывал на задворках. Но это поп-музыка, она не предназначена на века. То есть, никто никогда не осмеливался – или беспокоился или пытался – сделать еще один хит из «Пегги Сью», одной из самых замечательных рок-н-ролльных песен из всех них, так как на пластинке запечатлено само естество, не просто в самой песне. Или “Summertime Blues” или “C’Mon Everybody” – снова пластинка, не просто песня. Это – звук.
- Кто-то, кому ты завидуешь ?
- Многим, но они главным образом – художникам. Для начала, Пикассо – просто за его способность самовыражаться. Но в то же время я понимаю, что Пикассо очень повезло оказаться там в нужный момент. В этом смысле мы почти на одном и том же уровне.